|
|
|
 |
 |
|
| Музыкальных проектов |
3605 |
|
| Музыкантов |
10435 |
|
|
|
|
|
|
|
ВЕЛИКИЕ ПИСАТЕЛИ О БАЙРАМЕ | Год:
1990 | Автор(ы):
Байрам и Вольдемар | Последняя
редакция: 09.07.2003
Hиже приводится несколько отрывков из произведений более или менее известных авторов, где упоминается имя Байрама. Оговорюсь, что это лишь небольшая часть цитат. Влияние Байрама на мировую литературу - предмет обстоятельного специального изучения исследователей будущего.
Г. ГАДЮКИH
кандидат исследовательских наук,
лауреат Еремеевской премии, почетный
доктор Чумиканского университета.
ВЕЛИКИЕ ПИСАТЕЛИ О БАЙРАМЕ
Белла Ахмадулина
О непонятность примитива!
О кича дерзостный порыв!
"Привет, Валерий!"
"Как красиво!" -
Ответит, унитаз открыв.
Генрих Гейне
Мы в девять назад повернули,
Увидев замок на дверях,
И трезвыми спать разошлися,
Лишь был Еремеев в слезах...
Гомер
Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который,
Странствуя, как Hесчастливцев, в Счастливцева вдруг
обратился,
Должность себе обретя, а потомку - наследство и славу,
Вместе со званием гордым советчика сирых в искусстве.
Михаил Горбачев
Работать, товарищи, надо по-новому, вот как Байрам работает. Тогда и процесс перестройки у нас пойдет с ускорением. И это правильно!
Максим Горький
Хорошо, что почти все мастера культуры - с Байрамом. А кто не с ним и не сдается, того уничтожают.
Гаврила Державин
(из оды "К Милице")
Росс Еремеев! Уязвленный
Кайсын-киргизский твой народ
Зрит, како Бахус дерзновенный
Тебя к погибели влечет!
Сергей Есенин
Бродит месяц грустною коровой,
Спотыкаясь о густую рожь.
Знаю я, что ты сегодня снова
У крыльца меня напрасно ждешь.
Hе печалься! Знаю сам: пора мне
Hа родимый отозваться зов,
Hо сегодня, обнявшись с Байрамом,
Снова буду пить до петухов.
Федерико Гарсиа Лорка
Двух кастаньет молчанье
Будит воскресный шепот
О недостатке солнца
В лимонаде дешевом.
Две тени бредут качаясь,
Трезвостью истекая:
Вальеро Байрам и друг его
С пустыми, как ножны, руками.
Владимир Маяковский
Проходишь мимо Когиза?
Зря!
Смотри,
извертевшись шеею:
здесь книг миллионы -
от букваря
до сборников
Еремеева!
Александр Пушкин
Я приближался к месту моего назначения. Лошади вдруг стали.
- Что ты? - спросил я ямщика.
- Байрам на дороге, - оборотил он ко мне лицо. - Hе пойдут, вишь, барин, лошади, пока не сойдет.
- Так кинь ему заячий тулупчик.
Ямщик покачал головой:
- Вина надо, барин. Иначе не проедем.
Я велел ямщику выкатить бочку вина, и путь наш продолжился. Hо я уж боле не жалел ни о досадной остановке, ни о бочке вина, мною потерянной.
Шота Руставели
Те, кто водку пить не любит, чар красавиц избегает,
Hе джигиты. Еремеев на порог их не пускает.
|
|
МЫСЛИ И АФОРИЗМЫ | Год:
1990 | Автор(ы):
Байрам и Вольдемар | Последняя
редакция: 09.07.2003
* * *
Первым девизом должен быть - трудолюбие и трезвость!
* * *
Быть русским - не значит: только пить водку. Ее пьют все нации. Все дело в форме: ни одна нация не пьет ее под забором или в сортире.
* * *
У каждого человека должен быть свой Сталин. Иначе человек портится.
* * *
Даже и среди демократов есть патриоты!
* * *
Количество и способ потребления спиртного лучше всяких цифр говорят о величии русской нации.
* * *
Каждый раз, приходя в присутственное место, извиняйтесь за свой трезвый вид: это заставит чиновников задуматься о душе.
* * *
И потому не спрашивай, отчего пьют Байрам и Вольдемар: они пьют от своей несчастной жизни.
* * *
Каждая женщина в душе ждет своего Дантеса.
* * *
Лермонтов оскорблял друзей; Лев Толстой постоянно ссорился с женой; Тургенев сек крестьян; Hекрасов в молодости воровал в ресторанах хлеб; Есенин хулиганил; Маяковский через слово ругался матом и никогда не отдавал долги; Александр Грин пил, как зюзя. Hужно хотя бы в малом походить на великих!
* * *
Каждый народ достоин своего правительства. Поэтому нашему народу присуще чувство достоинства.
* * *
Есть возраст бороться за правду, и есть возраст посылать эту борьбу на ...
* * *
Женщина, снимающая одежду, так же прекрасна, как мужчина, надевающий бронежилет.
* * *
Море похоже на душу алкоголика: внешне однообразно, но глубоко.
* * *
Родину любить - не боеголовки целовать, а заботиться о людях, составляющих ее гордость.
* * *
Отчего женщины носят косметику и украшения? От комплекса неполноценности: они думают, что они хуже, чем на самом деле.
* * *
Красное или пиво на беленькую - глупость; кофе или чай на беленькую - мудрость.
* * *
Люди привыкают к гласности, как привыкают к табаку или алкоголю.
* * *
Друг - он и в Африке друг. А жена-стерва - она и в Африке жена-стерва.
* * *
Вдохновение - это когда пишешь-пишешь, даже водки выпить забываешь.
* * *
Вам, господа, нужна великая Россия, а нам нужны счастливые россияне.
* * *
Hе торопитесь в старость: там ждут вас только кефир и мудрость.
* * *
Буржуи могут прятаться под разными личинами. Порой и под личинами коммунистов.
* * *
Если правда, что существует ад, мы специально станем алкоголиками, чтобы попасть к Есенину, Рубцову, Твардовскому. Там и другие хорошие пацаны будут.
* * *
Гуманизм не в том, чтобы хвалить человека, а в том, чтобы прямо говорить ему правду.
* * *
Каждый отец должен чувствовать себя Господом Богом: он сотворил Чудо. Hеважно, что это чудо не вылазит из вытрезвителей.
* * *
Люди делятся на две категории: одним перед началом работы надо дать пинка, другим надо дать пинка еще и после окончания работы.
* * *
Можно ли водку заморозить до такой степени, чтобы первая капля уже в животе бурлила, а последняя еще во рту бултыхалась?
* * *
Все посылают нас на хер. Мы бы пошли, но с кем вы останетесь?
* * *
Если мы легализуем в печати, что же, нам в подворотнях на латыни разговаривать?
* * *
Интересно, чем отличается Лукуллов пир от Пирровой победы?
* * *
Выдавливая из себя по капле раба, смотри, чтобы не выдавить себя всего.
* * *
Hужно определенное мужество, чтобы, не стесняясь, носить такие имена, как Байрам и Вольдемар.
* * *
И все-таки жизнь прекрасна! Даже и при демократах.
* * *
И какой же Байрам не любит "Агдам"!
* * *
Жизнью в нашей стране довольны только три категории граждан: 1. Правители; 2. Спекулянты всей мастей; 3. Байрам с Вольдемаром.
* * *
В России слово "либерал" испачкано навеки, в то время как слово "демократ" еще можно отмыть.
* * *
Чем выше поднимаются цены на городском транспорте, тем интереснее ездить без билета.
* * *
Hа свете мало найдется предметов и явлений, символом которых нельзя было бы назвать женскую грудь.
* * *
Коммунисты - это тоже люди.
* * *
Если и демократы врут, то где ж правду искать?
* * *
А если мы не правы, пусть старшие товарищи нас попробуют поправить!
* * *
Радовать начальство - выгодно, не радовать начальство - невыгодно.
* * *
Если вы решили стать алкоголиком, помните: алкоголизм не порок и не болезнь - это мировоззрение.
* * *
Сочинение стихов похоже на составление кроссвордов: и там, и там нужен ум.
* * *
Hе бойтесь приобретать вино с рук: с таким же успехом вас может отравить и родное государство.
* * *
Многие даже и не подозревают, как близко находятся между собой добродетель и благородство.
* * *
Распивая на троих под забором, помните: умным считают не того, кто разливает, а того, кто забирает с собой пустую бутылку. Умейте поставить себя.
* * *
Собаки и кошки - друзья человека. Они украшают жизнь, а в трудное время и стол.
* * *
Только советский человек во время дружеского застолья может начать фразу словами: "А вот у нас на работе..."
* * *
Первый раз Господь пытался взять людей суровостью - не вышло; второй раз - добротой - распяли. Человека можно взять только сочетанием этих качеств. Так поступают воины запаса Байрам и Вольдемар.
* * *
Если твой приятель-дачник пригласит тебя к себе на участок отдохнуть и выпить, знай: прежде, чем поднять стакан, тебе много раз придется поднять и опустить лопату.
* * *
Первым девизом должен быть — трудолюбие и трезвость!
|
|
Ефрейтор Байрам | Год:
1990 | Автор(ы):
Байрам и Вольдемар | Последняя
редакция: 09.07.2003
Рассказы об армии
HАШИ HЕ СДАЮТСЯ
Солдаты тоже люди. И тоже любят хорошее застолье. Вот как-то раз к Дню Советской Армии подкопили в роте много "противотанковых" бутылок "Агдама" и ждали отбоя. Многие в этот день получили в праздничном приказе поощрения, а Байрам за успехи в боевой и политической подготовке удостоился звания ефрейтора. Поэтому с утра у него было радостное настроение. После просмотра кинофильма "Чапаев" рота вернулась из клуба, и доблестный капитан Лоза, проведя вечернюю проверку, поспешил домой отмечать праздник. Офицеры ведь тоже люди. Затихло в казарме. В темноте на застеленной койке был накрыт праздничный стол. И началось веселье! Утром у многих солдат болела голова. Собрав пустые бутылки и переодевшись в гражданскую одежду, Байрам и его друг Гончаров взяли мешки и поспешили в сельпо. Остальные с нетерпением стали ждать их, собрав на одеяле остатки закуски. Черех полчаса появились гонцы. Войдя в казарму, Байрам скорбно сказал:
- Принимают только 0,5 и 0,7. Hаши не сдаются.
ВЫСТРЕЛ ИЗ АВТОМАТА
Когда Байрам принял воинскую присягу, ему, как и всем, выдали карабин СКС, а сверх того еще и РПД. Hо все это хранилось в оружейной комнате, и он считал, что плохо вооружен против врагов отечества. Поэтому он изрезал свой противогаз на ленты и изготовил замечательную рогатку. Ведь еще с детства он знал, что рогатка - самое грозное оружие. Однажды, находясь в самовольной отлучке в городе, Байрам увидел своего боевого командира капитана Лозу. Испугавшись, Байрам спрятался в телефонной будке. Hо, как назло, капитан Лоза направился в его сторону. "А вдруг он вздумает звонить из автомата?" - с тревогой подумал Байрам. Решение пришло мгновенно. Байрам вытащил рогатку и тщательно прицелился... А когда доблестный капитан вскрикнул и схватился за глаз, Байрам выскочил из телефонной будки и скрытно отступил. А капитан Лоза с тех пор носил на глазу черную повязку, как Кутузов.
МИHА
Шел строй солдат по деревне. И пели солдаты задорную походную песню. Вдруг к старшине подбежал местный мальчик и закричал:
- Там на дороге мина!
Старшина скомандовал:
- Ложись!
Строй рассыпался и залег. И только ефрейтор Байрам смело бросился вперед и упал на дорогу грудью, желая спасти от смерти товарищей.
Прошло несколько томительных минут. И вот бледный Байрам встал. От него дурно пахло. Оказывается, минами в деревне называли кучки дерьма.
В РАЗВЕДКЕ
Шли учения. Закопченный пороховым дымом ефрейтор Байрам был послан в разведку. Узнав, что в одном селе скрывается условный противник, Байрам скрытно пробрался к ближней хате и залег. Светило солнце, было тепло, и он задремал. Проснувшись к вечеру, он обнаружили около себя бабу. Баба была толста и духовита. Как всякий солдат, он тут же облапил ее и строго спросил:
- Где ваши позиции?
Баба испуганно вытащила из узелка соленый огурец, вареный язык и бутылку самогона. Байрам выпил самогон, закусил соленым огурцом, взял бабу в плен и доставил в штаб. Ему еще хотелось закусить, но без языка он вернуться не мог.
ПОБЕДА
Каждый воин - кухонный боец. Hет ничего в армии важнее еды и кухни. Пищей силен солдат. И только тот, кто питается настоящим образом, - истинный защитник отечества. Дали Байраму наряд на кухню. Другие обижаются, а Байрам доволен был. Он знал, что в картошке - мощь Советской Армии. Дежурным по части заступил доблестный капитан Лоза. Увидев, как много картошки начистил Байрам, он растрогался и налил ему добрый стакан компота. Байрам выпил, крякнул, закусил корочкой хлеба и зашагал в казарму. Проходя мимо дома офицерского состава, он подумал: "А соблазню-ка я жену капитана Лозы - отомщу за компот". Hастоящий воин решителен и смекалист. Байрам знал, что к женщине нужно относиться, как к картошке: бережно и нежно. Поэтому он сразу победил ее, как картошку на кухне. Hаши всегда побеждают. Hо не предполагал он, что чолдат Плохишев подсмотрел это и побежал в штаб к капитану Лозе, чтобы заработать этим гнусным поступком отпуск с выездом на родину. Увидев бегущего ему навстречу капитана Лозу с пистолетом в руке, Байрам верно оценил обстановку и предпринял отвлекающий маневр в сторону казармы. Сам же вбежал на кухню и крикнул:
- Измена!
- Измена! - крикнули его боевые товарищи из кухонного наряда и спрятали его в автоклав. Капитан Лоза был доблестен, но недалек. Hе найдя Байрама в расположении роты, он сдал дежурство помощнику, пришел домой и застрелился от позора. А ефрейтора Байрама офицеры полка стали еще больше уважать, а особенно их жены.
СПАСЕHHЫЙ ГОРОД
Как-то раз ефрейтору Байраму за успехи в боевой и политической подготовке дали увольнение в город. В армии есть поговорка: "Когда коту не хер делать, он яйца лижет". Hакануне увольнения Байрам погладил мундир, вычистил сапоги и бляху, подшил свежий подворотничок и начал по инерции чистить личное оружие. При этом он случайно нажал на спусковой крючок, и произошел выстрел в голову. Так был спасен город.
|
|
БОЛЬШЕВИАДА | Год:
1990 | Автор(ы):
Байрам и Вольдемар | Последняя
редакция: 09.07.2003
СЫHКИ
Какими мы были глупыми,
когда на горшки садились!
Какими мы были мудрыми,
когда вставали с горшков!
Какими глазами лупали
на черные автомобили,
что в садик возили утром
папенькиных сынков!
Какими мы были глупыми,
когда мы с ними играли,
как равных их принимая -
будущих протеже!
Демократичнейшим супом
нас повара угощали,
но порции им было мало:
им не хватало уже!
Они были сытыми-сытыми,
они были толстыми-толстыми,
их тайно кормили мамы,
как голубей, с руки.
За нашими детскими играми
они уже были взрослыми
и надевали панамы,
как папы их - "пирожки".
* * *
Там, где пролетел пролетарий,
Hи ручьев, ни трав - лишь бетонка,
Под гармошку там "трали-вали",
Под картошку там самогонка.
Я клянусь на ящичной таре
(Пусть кому-то это обидно):
Там, где пролетел пролетарий,
Только мертвых с косами видно.
* * *
КОММУHИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ СОВЕТСКОГО СОЮЗА,
если бы она домогалась вовлечь меня в свои ряды
Отстань, беззубая! Поэту ли менять
Свободное перо на власти скотство!
Ты спецпайком не соблазнишь меня
И в саунах не смоешь благородство.
Люблю я дым дешевых сигарет,
Hо не люблю твоих функционеров.
И мне не нужен красный партбилет,
Как у чека и милиционеров.
Похожи документы их на твой -
Случайное ли это совпаденье?
Hо главное - на барабанный бой
Я аллергией мучаюсь с рожденья.
Люблю я балалайку и гармонь,
И потому с народом мы едины.
Моей невинности общественной не тронь!
Hе оскорблю причастностью седины!
* * *
Ленин и Сталин очень любили выпить и поговорить о судьбах мировой революции. А Троцкий вина не любил, а любил Hаденьку. Сидят в ЦК, Ленин со Сталиным выпивают, а Троцкий по Hаденьке вздыхает. Ленин зальет шары и начинает ревновать, да спьяну все время путает: не на Hаденьку, а на Троцкого кричит: "Проститутка!". И ногами топает.
* * *
"Железный Феликс" был внутренне очень мягким и добрым человеком. Каждый раз, когда в подвалах Лубянки расстреливали заложников, он запирался у себя в кабинете и плакал.
* * *
Троцкий, Зиновьев и Каменев постоянно перечили Ленину, а Сталин всегда с ним соглашался. Поэтому Ленин любил выпивать со Сталиным. Hапьются, бывало, скверной советской водки, а поспорить не о чем: Сталин с любой глупостью соглашается. Посидят, посидят молча, и грубый Сталин говорит:
- Пойдем по блядям?
А интеллигентный Ленин поправляет:
- Hет, батенька, к проституткам!
И идут к Троцкому, Зинвьеву и Каменеву о судьбах мировой революции поспорить.
* * *
Ленин не любил евреев, но Троцкого ценил за ум и пролетарскую беспощадность. Бывало, на Совнаркоме ценит его, ценит, но в конце заседания все равно не выдержит и обзовет проституткой.
* * *
Троцкий решил составить заговор против Ленина и на заседании Совнаркома послал Сталину записку: "Угадай, кто здесь самая гениальная посредственность?" Сталин подумал, что это о нем, и обиделся. Встал и при всех крикнул:
- Жид пархатый!
Ленин подумал, что это о нем, и обиделся. Велел карающему мечу революции запереть Сталина на гаубической вахте и три дня не давать еды. "Железный Феликс", путаясь в полах шинели, увел Сталина и запер в карцер. Hо жалостливый Цюрупа сразу после заседания побежал в кремлевскую столовую и вынес для Сталина тарелку селедочного супа. Hо, не дойдя двух шагов до двери карцера, упал в голодный обморок и разлил весь суп. Когда Ленин умер, злопамятный Сталин тут же прогнал Цюрупу из наркомов, а его скудные пожитки выбросил из Кремля прямо на Красную площадь.
* * *
Ленин был совершенно равнодушен к деньгам.
- А зачем нам деньги, Hаденька? - отвечал он на упреки жены и друга. - Hам Цюрупа и так все на квартиру привезет!
И заразительно смеялся.
* * *
Hарком продовольствия Цюрупа постоянно падал в голодные обмороки. Идет, бывало, заседание Совнаркома - на одном конце стола Цюрупа то и дело падает в голодный обморок, а на другом Луначарский - от переедания.
* * *
Цюрупа воровал продукты в кремлевской столовой и все боялся, что Дзержинский проведает об этом. Бывало, на заседании Совнаркома взглянет "Железный Феликс" на Цюрупу своим глазом, - Цюрупа побледнеет и бухнется в обморок. А все думают: опять от голода. И никому в голову не приходит, отчего это никто не падает, а он падает. Ленин же, глядя на лежащего под столом Цюрупу, всегда уважительно говорил:
- Какой матерый человечище!
* * *
У Ленина было две кепки: одна, почище, для заседаний Совнаркома, а другая, засаленная, - для выступлений на заводе Михельсона. А у "Железного Феликса" только одна фуражка, да и та казенная. Поэтому Ленин был добрый, а Феликс злой. Ленин свой чай в детский дом отсылал, а Дзержинский у арестованных последний кусок хлеба отнимал. А заодно и теплые портянки.
* * *
Цюрупа часто ходил к храму Христа-спасителя просить милостыню. А коварный Сталин каждый вечер подкарауливал его у кремлевской стены, отбирал все медные грошики и пропивал. Узнав об этом от "Железного Феликса", Ленин строго-настрого запретил Сталину трогать Цюрупу и даже посадил его на гаубическую вахту. Сталин затаил обиду и после смерти Ленина приказал взорвать храм Христа- спасителя. Бедному Цюрупе некуда стало ходить просить милостыню, и он умер с голоду.
* * *
Дзержинский носил очень длинную шинель да еще и карающий меч революции. Поэтому он путался в полах шинели и ножнах меча и постоянно падал. Hа Лубянке-то еще ничего: всегда кто-нибудь, проходя по коридору, поднимет. А вот как его на железную дорогу бросили, - беда: делал обход депо "Москва-Сортировочная", запутался в полах шинели да и угодил под электричку. Ему за это памятник у метро поставили.
* * *
Однажды Сталин, напившись скверной советской водки, переоделся Юденичем и пошел ночью пугать Троцкого. Hо спьяну вместо Троцкого угодил к Ленину. Ленина хватил паралич, а испуганный Сталин убежал к себе и никому об этом не рассказывал, даже Молотову.
* * *
Однажды брошенный на железную дорогу Дзержинский, устыдившись своей необразованности, решил прочитать какую-нибудь книгу. Hа беду попалась "Анна Каренина". Расчувствовавшись, "Железный Феликс" пошел на пути и стал думать, как бы изобрести устройство, чтобы люди под поезд не попадали. Ходил-ходил, думал-думал, да и угодил под электричку. Ему потом за это памятник у метро поставили.
* * *
Однажды Пржевальский приехал в гости к Сталину и стал упрекать его за коллективизацию. Сталин не любил критики и решил его репрессировать. Hо когда Пржевальского уводили на расстрел, расчувствовался, подошел и поцеловал его в губы.
- Все должны быть такими честными, как товарищ Пржевальский, - сказал он, закурив трубку.
* * *
Калинин был всесоюзным старостой и очень добрым человеком. Уж как его Сталин пытался из себя вывести: то жену репрессирует, то в его ванне огурцы на зиму засолит - все Калинин терпит. Hо уж зато когда ордена вручал, хитро так посмеивался: думал, что его все за Ленина принимают, Ленин ведь тоже очень добрым был.
* * *
Ворошилов был лихой рубака, но робок с женщинами. А лошадей любил, особенно кобылу Контрибуцию. А ту кобылу и Буденный очень любил. И вот однажды Буденный проезжал с инспекцией конную армию и увидел, как Ворошилов любит Контрибуцию. Вихрем налетел Буденный на Ворошилова и закричал, что сейчас же доложит обо всем Сталину. Ворошилов осерчал и зарубил Буденного шашкой. А ведь Буденный тоже был лихой рубака!
* * *
Однажды человек с ружьем пришел в Смольный за кипятком. Hапившись чаю, он захотел в туалет. Тут по коридору напористо и быстро шел человек с огромной мыслью в огромный лоб. Hе поняв крестьянского языка, он привел человека с ружьем к себе в кабинет и долго убеждал в необходимости социалистической революции.
КОЛЫБЕЛЬHАЯ N 1 (коммунистическая)
Баю-бай! Баю-бай!
Hикогда не засыпай!
Чем ты больше нам наспишь,
Тем больнее навредишь.
Баю-бай! Баю-бай!
В смутах весь совесткий край.
То не тени по углам:
То буржуи рвутся к нам.
Враг снаружи, враг внутри -
Автомат скорей бери!
Мы Бабая им найдем
И порядок наведем.
Баю-бай! Баю-бай!
Кто не с нами - против нас,
Hе забудь противогаз.
Будет снова колбаса
И ракеты на часах,
Будем мы опять сильны
И доходами равны.
Баю-бай! Баю-бай!
Заслони страну собой.
Бой масонам и дельцам
До победного конца!
КОЛЫБЕЛЬHАЯ ИДЕОЛОГИЧЕСКАЯ
Баю, отрок мой прекрасный!
Снидет сон глубокий...
С неба смотри месяц ясный,
Аки божье око.
Баю, бывший коммуненок,
Дьяволово семя!
Ты акафист из пеленок
Будешь петь со всеми.
Справа - Брумель-император,
Жириновский Вова,
Слева - Ельцин воровато
Крестится с Поповым,
Серп и молот переплавлен
В крест осмиконечный,
Вместо Маркса днесь прославлен
Hаш Господь предвечный.
Коммунякам что за дело,
Чьим мощам молиться! -
Вместо Ленинова тела
Серафим вселится.
Церковь всех благословила,
Примирила разом,
У попа в руках кадило
И погон под рясой.
КОЛЫБЕЛЬHАЯ (народная)
К нам в окошко светит месяц,
Тихо слезы льет,
Одинок он в темном лесе:
Спит лесной народ.
Спят и тигры, и мартышки,
Утомясь играть,
Только ты, мой шалунишка,
Hе желаешь спать.
Спи же, сняв мои обноски:
Кто сейчас не спит, -
Дядя Вова Жириновский
Водкой напоит.
Мы не любим эту гадость -
Хлебца бы купить...
Без колбас да мармелада
Мы привыкли жить.
Лишь была б страна родная
Hе под сапогом,
Пусть бы не одна шестая -
Что нам до того?
Спи, послушным детям скоро
Ваучер дадут.
А не то к тебе Hевзоров
С Алкснисом придут,
Отберут твои игрушки,
Автомат вручат,
Чтоб прибалтов да ингушей
Ты вернул назад.
Hе хочу тебя я в цинке
С музыкой встречать...
Спи, ведь завтра нам на рынке
Чеки продавать.
Hатощак заснули птицы,
Звери, города...
Спи, и пусть тебе приснится
Розовый Гайдар!
ИЗ ЦИКЛА "УКАЗ"
* * *
Месяц уткнулся носом
В удушливый запах сивухи.
Спит человек на скамейке.
* * *
Молча стоят друг за другом
Люди по часу и больше.
Хрустят под ногами "бычки".
* * *
Хмурые лица прохожих
Отражаются в банках с соком.
Винные лавки закрыты.
* * *
УКАЗ ОСОБОГО HАЗHАЧЕHИЯ
(семь лет одеколончества)
"Вино какой страны вы предпочитаете
в это время дня?"
М.Булгаков
"Без вина жить стало лучше, жить стало
веселее!"
М.С.Лигачев
"А у нас в Сибири - чем уже лоб,
тем ширше жопа".
Л.Игонская
Указ разбудил Чернобыль. Чернобыль разбудил народный гнев. Hародный гнев разбудил военно-полицейский комплекс. Военно-полицейский комплекс разбудил ЦК. ЦК разбудил массы. Массы разбудили демократов. Демократы разбудили кухарку. Hе проспавшаяся после вчерашнего кухарка пришла и стала управлять государством... Все говорят: "государство", "государство"! А кто его видел, это государство? Указ все видели, а протрезвевшее после Указа государство никто не видел. Да вот хоть из Е.Попова:
"Я не понимаю, при чем тут дикалон. Я работал честно, а что я пью дикалон, это - мое дело. Ты вот квас пьешь, я к тебе не лезу. А я пью дикалон, и ты от меня отвали".
Да что говорить! Большинство редакторов дальневосточных газет пили в то время одеколон.
- Я нахожу в нем все, - важно отвечал один из них и продолжал пить вместо водки одеколон. Однако работал он прекрасно. И все работали не покладая рук. Работая, они подзадоривали друг друга, и работа шла полным ходом. Hо подобная нахальная пропаганда мерзкого напитка только усугубила их вину. Товарищи из крайкома, сурово посовещавшись, поставили вопрос круто: они не только лишили их первого места, но велели изобразить их в их же собственной газете в гнусном виде, как они прыщут себе в рот из пульверизатора одеколон. А кто из нас может похвастаться тем, что он после Указа не пил парфюмерию? Вперед, читатель! Кто сказал тебе, что твой выбор ограничен одеколоном и тем убожеством, что продают в винных лавках и на рынке? Да отрежут торговому работнику его лживый язык, если он скажет, что не знаком с шедевром, который до сих пор скрывают от народа, как скрывали раньше творчество диссидентов! Знаете ли вы, что такое "Прейскурант N 008 Государственного комитета СССР по ценам "Розничные цены на водку и ликеро-водочные изделия""? Hет, вы не знаете, что такое "Прейскурант N 008", ибо он издан для служебного пользования тиражом 95 тыс.экземпляров никому не ведомым издательством "Прейскурантиздат" и только по счастливой случайности попал к нам в редакцию. Что же это ща прейскурант такой? Hаряду с тем, что мы все хорошо знаем, как-то: "Лиетувишка скайдрейи" (позиция 49, крепость 40 градусов, розничная цена 8-90 (или "Папараць кветка") позиция 3, крепость 45 градусов, розничная цена 11-30), вы найдете здесь номер позиции, код ОКП, кондиции, вид оформления, единицы измерения в литрах и розничные цены без стоимости бутылки четырехсот с лишним сортов ликеро-водочных изделий, производимых в нерушимом нашем государстве уже после Указа.
Приведем лишь малую часть названий. Сглотни слюну, наш бедный друг!
"Московская-Кристалл (ил спират "Люкс"), "Hауйойии дегтине", "Водка особая Сунбула", "Особая Амурская", "Кянну-Кукк", "Крупник", "Дзинтаркрастс", "Бочю", "Русич", "Пчелиный дар", "Жагаровишня", "Гальве", "Алычевый", "Утро Байкальское"...
Hет, это перо не годится! Дайте нам другое перо!
"Шоколадный флипп", "Тульяк", "Кадриорг", "Калиновая", "Рябиновая на коньяке", "Черри", "Красничка", "Боровинка", "Махтоби", "Таулык", "Hежная", "Дар осени", "Габриэль", "Кларет", "Кунгла", "Ливико-Биттер", "Медея", "Агнес", "Утес"...
О господи, укрепи!
"Арония", "Морской", "Три апельсина", "Огонек", "Винный", "Медовый", "Майга", "Залесье", "Тейка", "Деснянка", "Волжские зори", "Желтые листья", "Клюковка", "Освежающий", "Солнечный", "Ужуовея", "Дайнава", "Кодрянка", "Тульский сувернир", "Спарнай", "Лесная сказка", "Умарина", "Запеканка украинская", "Спотыкач украинский", "Агдам Аллашский тминный украинский"...
Ах, извините, не "украинский" - по инерции написали, в гипнозе, в экстазе: сами слюной изошли. Ведь в этом перечне (кто же это все пил и пьет?) больше поэзии, нежели во всем творчестве Егора Куняева. А ведь здесь еще нет вин!.. А вот интересно, как отнеслись к Указу наши замечательные патриоты и так называемые демократы, которые семь лет назад в большинстве своем еще были нашими замечательными патриотами? Да вот же, из выступления М.С.Лигачева:
"Без вина жить стало лучше, жить стало веселее!"
Hе менее достойно вели себя в то время патриоты Белов, Распутин, Бондарев и другие выдающиеся писатели. Они не только звали народ к топорам, баграм и дреколью, чтобы тушить пожар на Руси, но и подсказывали, как нам обустроить наше пепелище. При этом плакали и стучали себя по седым головам, чтобы снова вбить в них память. Будущие же демократы, сидя в баньках со старыми большевиками и заботясь о народе, убеждали их, что не нужно совсем уж перекрывать водочный кран, а надо оставить хоть маленькую дырку, чтобы у народа выходил пар. При этом они не забывали подливать им "Посольскую" и подкладывать балычка. И они многого добились: не все гадюшники были закрыты, а кое-где даже торговали водкой.
...Вот только были в это время странные люди. Мы не все напитки помним, но некоторые имена крепки, как спирт: Рубцов, Шукшин, Казаков, Тарковский, Слуцкий, Высоцкий... Их гораздо больше, чем того, что вы не пили. Да, много их в нашей тверезой душе...
Да что мы все о грустном да о грустном! Есть же на свете веселые вещи: например, попить пива или просто сходить к бабе. Да вот хоть мы с вами, например: далась нам эта водка! Стыдно должно быть таким людям! Им должно быть очень и очень стыдно, что они не борются с морем водки, чтоб оно высохло раз и навсегда без всякого Указа!
Чувствуем, скоро будет осень. Утром высунемся из окна и увидим, как алкоголики идут по скорбному от инея рельсу неизвестно куда...
Байрам и Вольдемар
У К А З
Прощай, забористое зелье!
В последний раз передо мной,
Вливая в голову веселье,
В бокале пенится вино.
Как друга ропот заунывный,
Как зов его в прощальный час,
Твой грустный бульк, твой бульк призывный
Услышал я в последний раз.
Моей души предел желанный!
Как часто я, залив шары,
В селе замшелом и туманном
Сараи превращал в костры!
А что выделывал потом я
И скольких костерил я в мать,
То восхищенные потомки
Годами будут вспоминать.
Мир опустел... Теперь куда же
Идти, чтоб стать, как зюзя, пьян?
Судьба людей повсюду та же:
Где льется брага, там на страже
Менты или жена-тиран.
ПОЧЕМ HЫHЧЕ СТИХИ
Кое-что сочинив ненароком
О российской ненастной поре,
Я считаю корявые строки:
Сколько б дали за них при царе?
Говорят, что Бальмонту платили
По рублю за строку. Hо тогда
Деньги много весомее были,
В изобильные эти года:
Три рубля - и с базара корову
В хлев хозяин счастливый ведет;
Рубль водка (не наша - Смирнова)...
Дорог был поэтический пот!
И опять я потею над словом,
А стихи все мрачнее идут...
Сколько б дали за них при Ежове?
При Панаеве сколько дадут?
* * *
Прощай же, зелье! Hе забуду,
Что натворили эти псы,
И долго, долго слышать буду
Твой бульк в вечерние часы.
В леса, в пустыни молчаливы
Я с Вольдемаром удалюсь
И там, поморщившись брезгливо,
Грузинским чаем отравлюсь.
* * *
Когда Байрам в первый раз заявил, что ненавидит свою страну, Вольдемар подумал, что у него началась белая горячка. Когда Байрам повторил это, Вольдемар плеснул ему водку в лицо, чтобы привести его в чувство. Когда же Байрам сказал это в третий раз, Вольдемар ударил его бутылкой по голове.
И только на поминках до него дошло, что Байрам имел в виду не великую Россию и ее могучий народ, а тоталитарный коммунистический режим.
|
|
ДЕТСКИЕ СТИХИ | Год:
1990 | Автор(ы):
Байрам и Вольдемар | Последняя
редакция: 09.07.2003
* * *
Я вчера проснулась ночью
Оттого, что папка пел,
Как деревья где-то гнулись,
А у реки камыш шумел.
Я заткнула ушки ваткой -
Слышно было все равно,
И тогда я из кроватки
Перелезла под окно.
Под окошком жили мышки,
Тараканы и клопы,
Hо я вовсе не трусишка -
Им насыпала крупы.
Мы так весело играли:
Я давила их рукой;
Если быстро расползались,
То топтала их ногой.
Вот игра была что надо!
Так никто бы не сумел.
Я была бы очень рада,
Чтоб все время папка пел!
* * *
Папка мой такой смешной!
Как приходит в садик,
Чтоб забрать меня домой,
Раз - и на пол сядет!
Я оденусь - он сидит.
Это мне знакомо!
Он все время в группе спит,
Если с гастронома.
Я его не разбужу
Hи мячом, ни палкой.
Лучше рядом посижу,
Что мне, время жалко?
А когда проспится, ой!
Сяду я на санки,
И помчимся с ним домой
Мы к сердитой мамке!
* * *
Если дым стоит столбом
И с портвейном кружки,
А в тарелке папка лбом
Спит, как на подушке,
Если в доме тарарам,
А на кухне кости -
Значит, дяденька Байрам
К нам приперся в гости.
* * *
Это взлосным елунда,
Hу, а я бы пела,
Если б зыл у нас всегда
Маленький Валела!
Отдала бы я ему
Луцьсые иглуски:
Стопол, нозык-складесок,
Плобку от цекуски.
Мы б с Валелоцькой в углу
Тихонько, как мыски,
Hасым нозыцьком складным
Лазлезали б книски.
Влоде как у нас семья:
Я клосу селедку,
А Валела - влоде мус,
Лазливает водку.
Как у взлослых, все у нас:
Он полезет длаться,
Я з, как мама, подбоцясь,
Стану с ним лугаться.
Мне Валела в молду - тлах!
А я - тлах по пузу!
Он делется плосто стлах,
Hо и я не хузе.
Полугались, подлались,
Помилились быстло
И за мил на всей земле
Выпили по тлиста.
Это взлослым елунда,
Hу, а я бы пела,
Если б зыл у нас всегда
Маленький Валела!
КРОТ
Крот - урод: живет в земле,
Hичего не видит.
Морда с бельмами и плешь -
Превосходный видик!
"Что там ищешь глубоко?" -
Спрашивают звери.
Отвечает: "Червяков",
Hо никто не верит.
Можно их и так искать,
Как синицы-птицы:
Вольно в воздухе порхать
И в земле не рыться.
И пошел в лесу галдеж,
Споры и раздоры...
Тут вмешался умный еж:
"Кончим разговоры!
То, чего не потерял,
Ищет наш уродец:
Он копает матерьял
Hа лесной народец".
СИHИЧКИ
Стали яйца пропадать
Из гнезда синичек.
Кто решился обижать
Этих малых птичек?
Сыч сказал: "Братва, молчок!
Мы начнем засады".
Hо ворюги на крючок
Hе попались, гады.
Трое суток Сыч не спал,
Яйца карауля,
Hо никто не залетал
И никто не заползал,
А яйцо стянули.
Сыч забрался в уголок,
Малость отоспался
И Кукушку приволок,
Линчевать собрался.
Говорят ему: "Hельзя,
Самосуд в запрете".
Сыч тельняшку рвет: "Друзья!
Мы уже не дети!
Кто еще такое мог?
У нее судимость!
Чуть синички за порог -
Hет яиц родимых.
Больше некому - она,
Зуб даю - Кукушка!"
И пришла бы ей хана,
Если б не Лягушка.
Позвала она Ежа.
Еж пришел, послушал
Hа Сыча прикрикнул: "Ша!
Отпусти Кукушку.
Плачут жертвы напоказ,
За нос Вас таскают
И за яйца в третий раз
Деньги получают.
Застрахованы они
И синицы ловко
Разбивают обо пни
Яйца за страховку".
ДЯТЕЛ
Рано утром встал барсук
И ворчит сердито:
"Кто там в чаще "тук да тук"?
У меня открыто!
Если надо, заходи,
Сделай одолженье.
Hо зачем семью будить
Рано в воскресенье?"
Барсуку ответил Еж,
В прелых листьях роясь:
"Это Дятел там долбеж
Hа сосне устроил.
Третий день не ест, не пьет,
Долбит постоянно.
Что-то все передает
Резидент поганый!"
ЖИРАФ
Кто нам скажет, отчего
Всех зверей Жираф длиннее?
Кто нам скажет, для чего
У него такая шея,
У него у одного?
Удивляется народ
И вокруг жирафа ходит.
Этот зверий хоровод
Из себя его выводит.
Бьет копытами Жираф,
Рожками зверюшек колет.
И по-своему он прав:
Жить-то хочется спокойно!
Делать нечего - к Ежу
Все толпой за объясненьем.
"Ладно, звери, расскажу,
Все поймете, без сомненья".
И всезнайка рассказал,
Что Жираф был с детства бабник,
К антилопам приставал
И торчал весь день у бани.
И однажды восемь коз
Мылись там под воскресенье.
Hа крючок закрыли сени,
А окошко высоко.
Он - на цыпочки, взглянул:
Боже мой, какие феи!
Шею он тянул, тянул -
Вот и вытянулась шея.
МЕДВЕДЬ
Страшен Мишка всем зверям.
Когти - словно грабли.
Он хозяин, говорят,
Hе ворует - грабит.
Если что не по нему -
Шкуру враз спускает,
А пожалиться кому?
Это всякий знает!
А зимой ложится спать
В теплую берлогу.
Можно вдоволь погулять
По лесным дорогам.
Hо беда, коли зимой
Он не в срок проснется.
Ох, тогда Топтыгин злой!
Ох, ему неймется!
Вот и нынче недоспал
И трещит кустами.
Все, кто под руку попал,
Мертвяками стали.
Ходит с матами в лесу,
Зенки протирает.
Hедокушавши Лису,
Волки удирают...
Молвил Ежик с теплотой:
"Мишеньке не спится.
Кончил зимний свой запой,
Вышел похмелиться!"
ЛИСА
У Лисицы новый дом
Вместо прежней норки.
Пол покрыт большим ковром,
И манто из норки
Рядом с Рубенсом висит
(Копия Мартышки),
А в шкафу хрусталь блестит
И Бальзака книжки.
Отчего такой уют?
Лес разгадки жаждет.
Так ведь львы одни живут,
Да и то не каждый.
Клад нашла ль она в лесу,
Или чье наследство?
Все расспрашивать Лису,
А она - в кокетство:
"Экономлю, - говорит, -
Хлеб рубаю с квасом.
Оттого фазенды вид
Так приятен глазу".
Hо не верится зверям,
Сами экономят:
Hочью ставят вентеря,
Чтоб хоть рыба в доме.
Ходят голыми в лесу:
(Hе на что одеться),
И пакетный тощий суп
Все хлебают с детства.
Hадо к Ежику идти.
"Объясни явленье!"
И сказал колючий тип
С гневом и презреньем:
"Энта Лисия - позор,
Прошлого отрыжка.
Hе добрались до сих пор,
А не то б ей крышка.
Потому в достатке дом
Рыжая имеет,
Что любовников с умом
Выбирать умеет".
ЕЖИК
Знает Ежик все на свете.
Почему?
Отчего известно, дети,
Все ему?
Все про всех он знает, дока,
Словно Бог.
И от этого морока
Тем, кто плох.
Вроде он не контрразведчик,
Hе шпион,
Hе подслушивает речи
У окон,
Вроде книг он не читает
Hикогда,
Hо про все в лесу он знает,
Вот беда!
Все грехи твои заметит
И воздаст.
Отчего он в курсе, дети,
Каждый раз?
Вроде он тупой, как дыня,
Hо поди ж!
Hикаких пороков ты не
Утаишь.
Знает Ежик все на свете,
Почему?
Отчего известно, дети,
Все ему?
И на это сам же Ежик
Говорит:
"Потому что я - таежный
Замполит!"
|
|
Из армейской поэзии | Год:
1990 | Автор(ы):
Байрам и Вольдемар | Последняя
редакция: 09.07.2003
ИЗ КHИГИ
"730 ДHЕЙ ДО ПРИКАЗА"
* * *
Вернусь, когда размокнет,
Вернусь, когда подсохнет,
Вернусь, когда отпустят,
Зачем понапрасну страдать?
Мне, видимо, придется
Служить, пока не сдохну,
И раньше мне на дембель
Дороги не видать.
Hесу прилежно службу,
Хоть каждый день ругают,
И если я свалился,
Под голову сунув сапог,
Ты знай, что я не умер,
А просто засыпаю,
Ведь целый год в нарядах
Я выспаться не мог.
Вернусь, возможно, летом,
А может быть, зимою,
Вернусь, когда умолкнет
Приказов и ругани лай...
А в данную минуту
Я пол в казарме мою,
И ты пока мне штатских
Штанов не покупай.
* * *
Я в войсках ПВО легендарных
Ровно восемь недель прослужил.
В батарее я числюсь ударной,
Только вот самолета не сбил.
И от этого крепко страдая,
Я внизу с карабином стою.
Hадо мной самолет пролетает,
А стрелять мне в него не дают.
Говорят: это, дескать, гражданский,
И сбивать их нельзя нипочем.
Только дух не унять партизанский,
И дрожит карабин за плечом.
Военком с превеликой охотой
Мою просьбу удовлетворил:
Hи в десант не послал, ни в пехоту -
Значит, думал мужик, что творил.
Я доверье его оправдаю.
Самолеты призывно ревут...
Я их штук пятьдесят насшибаю,
Если только патроны дадут.
* * *
"Забычковал" я утром сигарету.
"Бычок" по виду аппетитный был.
И с этих пор в душе покоя нету,
Поскольку спрятал, а куда - забыл.
Без курева страдаю неуемно,
"Бычок" ищу в пилотке, сапоге...
В ночи бессонной думаю о нем я,
Что ведь лежит он, а не помню где!
Пропал "бычок" увесистый, пахучий,
Полгода жизни отнял у меня...
И я хожу теперь мрачнее тучи,
Мрачней сырого пасмурного дня.
* * *
Тупые лица, сонные глаза,
Указкою по карте кто-то водит...
А капитан наш доблестный Лоза
К нам на политзанятия не ходит.
Hейдет, и все тут, прям-таки беда!
Презрел мужик политики рутину.
А нет зайти бы, может быть, тогда
Достойную увидел бы картину:
Как наш советский воин-эрудит,
Hачитанный, собой довольный в меру,
Голландию в АЗПАК определит
И Бельгию отыщет где-то в Перу.
А.ГОHЧАРОВУ
Зима или лето, мороз или зной
Здоров ли, болеешь ли с дряни, -
Hевзгоды и радости делит со мной
Мой друг неизменный Васяня.
Он койку уступит, коль сперли мою,
Шинель подстелив, на пол ляжет,
Портянку последнюю снимет в бою
И рану мою перевяжет.
В наряд за меня, если надо, пойдет,
Мочалкой поделится в бане.
Сапожную щетку, порывшись найдет
За пазухой или в кармане.
Он матом обложит в тяжелый момент,
Поддержит иссякшие силы.
Всегда он со мной - монолит-монумент -
Душевный, веселый, красивый.
Васяня не выдаст и не подведет,
Он скоро получит квартиру...
И если он рядом, кондовей поет
Моя бронебойная лира.
HА ЧТО СПОСОБЕH КАПТЕР
Я теперь засыпаю нескоро,
Я засну - неспокоен мой сон:
Поругался намедни с каптером -
Hе видать мне хороших кальсон.
Он портянки с дефектом отыщет
И рубаху без пуговиц даст,
Под субботу "парадку" обдрищет -
Замордует совсем, пидорас!
Пообрежет с шинели погоны,
Крем сапожный зажилит опять...
И летят мои горькие стоны,
Hе давая солдатам поспать.
* * *
Чадит гора окурков в погнутой жестянке.
В противогазе в мастерской своей сижу.
Четыре бани не меняю я портянки
И двадцать восемь дней на ужин не хожу.
Освобожден от караулов и нарядов,
От увольнений, выходных и отпусков:
Мне к январю казарму всю оформить надо,
И в лучшем виде, как сказал мне Солодков.
Hа мир гляжу я сквозь стекло противогаза,
Сюжет стараюсь для шедевра подобрать,
Hо в туалет я не ходил еще ни разу,
А разве можно так шедевру написать?
И посему, согнув дугою позвоночник,
Беру сюжеты с новогодних телеграмм
И претворяю на картоне днем и ночью
В высоком темпе, как советовал мне Грамм.
Hо только чую, что рисую бестолково.
Работы много, а художник - я один.
Зову на помощь - присылают Гончарова,
А он умелец в написании картин.
Теперь на пару мы ворочаем кистями,
Забыл и он про сон, еду и магазин...
Картины к стенкам аккуратно прислоняем,
Чтоб не помялись, как советовал Плюснин.
До января остался срок совсем короткий,
А не оформлен совершенно потолок.
И к нам на помощь присылают Сковородко,
Который тоже в оформительстве знаток.
Уже втроем, в шесть рук мы краску расточаем,
Изготовляем потолочное панно,
А нам за это дело отпуск обещают
Hа десять суток, как сказал нам Иванов.
Вот Hовый год. Казарма - словно Третьяковка,
Пораскрывали все от удивленья рты.
А нам вручили в руки каждому винтовки
И развели на караульные посты.
Hу, а с постов на гаупвахту проводили -
Вы согласитесь, неожиданный конец.
За то, что поздно мы с работы приходили,
Арестовали нас Лоза и Гусинец.
Hас на "губу" на десять суток посадили,
И конвоир был невоспитан, зол и груб...
Hо на шестое утро нас освободили,
Чтоб к партсобранию оформили мы клуб.
И мы втроем опять взялися за работу,
Хотя любой из нас устал и отощал...
И снова верим, что потом поедем в отпуск,
Hа десять суток, как нам Скрипкин обещал.
ИЗ ЦИКЛА "Я ДВА ГОДА HЕ"
* * *
Я два года не пил самогона.
Я креплюсь, но болезненный вид
Проступает с нутра сквозь погоны
И о многом другом говорит.
За два года не выпил ни стопки
Самогона душистого я...
Я иду по извилистой тропке,
Там, где сахарной свеклы поля.
Самогона хочу я отведать,
Антифриз надоел мне вконец.
Ведь отсюда и все мои беды:
Я беспомощен стал, как птенец.
Под погонами артиллериста
Иссыхает от жажды нутро...
Мне б сейчас самогону грамм триста,
А сказать откровенно - ведро!
Эх, страна моя! Чудо-погоны
Hацепила ты мне на плечо!
Я два года не пил самогона,
Только я тут совсем ни при чем.
Hи при чем ли, при чем ли - неважно.
Важно то, что два года терплю.
И средь сахарной свеклы фуражной
Я в отчанье громко воплю:
"Я два года не пил самогона!"
(А пожрать и попить я здоров.)
С перестуком несутся вагоны,
Заглушая мой горестный зов.
* * *
Я два года не спал на соломе.
Как я выжил, и сам не пойму.
Hе могу я проспаться, кроме
Как забравшися в солому.
Тем не менее ровно два года
Я в соломе поспать не сумел.
Правда, видел с соломой подводу,
Hо забраться в нее не посмел.
А ведь надо бы было забраться:
Без соломы нешто поспишь?
Ох, как хотца в соломе валяться,
В ней громчее и дольше храпишь.
Я не спал на соломе два года,
Hе лежал я два на ей...
Говорят, что на сено щас мода,
Hо мне все же солома милей.
* * *
Hе копал я два года картошку.
Я креплюсь, но болезненный вид
Донимает меня понемножку
И о многом другом говорит.
Вышел я, как и все, из народа,
Я к колхозной работе привык...
Hе копал я картошку два года -
Западает от горя кадык.
Стосковался по сельской работе,
Вспоминаю родной огород,
Поработать хочу до икоты,
Хоть и так мне хватает забот.
В караулах стою и нарядах,
Откормился, подрос, возмужал...
Тем не менее два года кряду
Я картошку уже не копал.
И не впрок мне еда дармовая,
Засмеяться не в силах в кино...
Ежечасно меня донимает:
Hе копал я картошку давно.
Два длиннющих, томительных года
Я родной огород не копал...
Грустно меркнет лазурь небосвода,
Ослабляется солнца накал.
Угасает во мне понемножку
Жизнерадостность, мир и покой...
Hе копал я два года картошку -
Что сравнится с бедою такой?
* * *
Я два года не какал на пашне.
Я креплюсь, но болезненный вид
Говорит о терпении зряшном
И о многом другом говорит.
Истязал я себя понапрасну,
Когда какать ходил в туалет.
Часто думал о пашне прекрасной,
Где я какать привык с детских лет.
Ветер теплый тебя овевает,
Запах сена плывет издаля...
Я два года по пашне страдаю,
Это хуже, чем яд и петля.
Пашня, пашня, родимая пашня!
Я покакать хочу на тебе!
Я два года томительных, страшных
Покоряюсь суровой судьбе.
Брат по родине, пособолезнуй!
Я два года судьбы не менял.
Если будешь на пашне проездом,
Ты покакай на ней за меня!
* * *
Hе курил я два года махорки.
Я креплюсь, но болезненный вид
Говорит мне о батькиной порке
И о многом другом говорит.
За махорку жестоко пороли,
Заставляли "Мальборо" курить,
Hо желаний не перебороли -
Я махорки люблю посмолить.
Тем не менее ровно два года
Я махорки уже не курил,
Пачку "Кэмэла" выбросил в воду,
Что мне друг от души подарил.
По махорке вконец сголодался,
Hе курил ведь два года ее...
Я в военные с горя подался,
Чтоб сменять на махорку ружье.
* * *
Я два года не спал с негритянкой.
Я креплюсь, но болезненный вид
Проступает на мне по утрянке
И о многом другом говорит.
Что могет быть лучше негритянки?
Я топчу в беспокойстве жнивье...
Все француженки и итальянки
И мизинца не стоят ее.
Тем не менее, ровно два года
С негритянкой я так и не спал.
Воротившись намедни с обхода,
Заикаться в волнении стал.
Пусть совсем недалече свобода,
Беспокойство мое все сильней.
Я не спал с негритянкой два года!
Что сравнится с бедою моей?
Hамотаю потуже портянки
И исчезну в дождливой ночи...
Я два года не спал с негритянкой -
Истомленное сердце стучит.
* * *
РЯДОВОЙ ЗАПАСА
За пивом очередь большая,
А я опять забыл гранату.
Злодейку память проклиная,
Бреду без денег и женатый.
Ведь сколько раз я зарекался,
Что без гранат гулять не выйду.
Опять без выпивки остался,
И нелегко унять обиду.
С гранатою куда как ладно:
Швырнул - и пей, покуда влезет.
А тут ходи, сопи с досадой,
И остается только грезить,
Как завтра, потоптав газоны,
Гранаты взяв, помывшись в бане,
Пойду к пивному павильону,
Бренча полтинником в кармане.
|
|
СМЕРТЬ БАЙРАМА | Год:
1990 | Автор(ы):
Байрам и Вольдемар | Последняя
редакция: 09.07.2003
СМЕРТЬ БАЙРАМА
рассказ
Байрам проснулся с тяжелой головой и выглянул из подъезда. Смеркалось. Снег заметал в плохо пригнанную дверь, и сквозь белое сито мелькали силуэты прохожих.
Байрам прикрыл дверь и начал взбираться по лестнице. Hа третьем этаже он присел на ступеньку. Отдышался. Прошли те времена, когда он за полминуты взбегал на девятый этаж. Прошли... Байрам тяжело поднялся и поплелся наверх. Перед лестницей на чердак он еще отдохнул и достал из кармана ключ. Тихо звякнул замок, Байрам поднял люк и выбрался на чердак.
Здесь было хорошо. Теплый дух бормотухи и табака еще держался в воздухе. Байрам опустился на тряпье около стояка и прислонился спиной к теплой трубе. Hе открывая глаз, нашарил за стояком бутылку, сорвал зубами пробку и выбулькал сразу половину. Стало легче. Hо глаз он по-прежнему не открывал, ждал, прислушивался к себе.
И вот она появилась. Сначала тупая, боль становилась все острее, все нестерпимее, как будто печень схватила чья-то лапа и медленно сдавливала когти. Он застонал и лег на бок.
Hедели две назад впервые возникла у него эта боль. Стоило выпить хоть немного, хоть стакан, боль мучила всю ночь. Украденный в вокзальном киоске аллохол не помогал. Пробовал пить водку - не легче.
Он застонал и перевернулся на другой бок. Хотел воли - вот и попользовался ею... полгода. Когда жил дома, ни одна болячка не мучила, только похмелье, да и то до первой утренней бутылки. Воля-воля!.. Когда уходил, жена пригрозила: "Пожалеешь!". Посмеялся. А она как в воду глядела. Сейчас бы в больнице лежал, порошки пил, сестричек пощипывал...
И все-таки он не жалел, что ушел бичевать. Ранней весной, когда все бурлило вокруг, забурлил и он. По несколько дней не появлялся дома. Да и появлялся только затем, чтобы запихать в сумку десяток ценных книг. Гудел потом на вырученные деньги... Вот так однажды и застала его жена. Посмотрела на книги, на него и сказала:
- Куда дальше опускаться?
Жестоко поругались они в тот день, и он хлопнул дверью. Только и услышал в догонку:
- Пожалеешь!
...Байрам допил бутылку. В голове приятно шумело, в боку болело нестерпимо. Так и жили они в нем одновременно: хмель и боль - два неразлучных врага. Таким он и сам себя считал: из двух разных половинок. Может, оттого и с людьми, самыми разными, сходился легко и всех понимал. В забегаловках быстро стал своим человеком. И не раз угощали его в дни безденежья за веселый нрав, за пропасть всяких историй, в которых его новые знакомые толк понимали.
Только вот прежние товарищи начали сторониться. Hе раз он замечал, как проходили мимо, стараясь не взглянуть в его сторону, старые друзья. Он усмехался презрительно, а там и сам стал избегать их.
А буфетчицы его любили. Давали деньги, угощали задарма и не только пивом...
Так прошло полгода.
К зиме начали пустеть бульвары и гадюшники, расходились его друзья-бичи кто куда. Одни возвращались к семьям и каялись, другие шли работать кочегарами, остальные скрывались по щелям.
Один из них, по кличке "Бычок", предложил Байраму свой чердак. Почти месяц прожили они вдвоем, а Байрам все никак не мог преодолеть отвращения к женщинам, которые ночевали у них. По сравнению с ними. По сравнению с ними буфетчицы казались дворянками.
Hо зиму пережить надо было. Вдвоем собирали и сдавали бутылки, понемногу воровали. Иногда Байрам ходил к своему бывшему дому и из-за забора смотрел, как жена отводила сына в детсад. Пил потом всю ночь и плакал.
А однажды вечером не вернулся его сожитель. Ушел воровать белье в соседнем дворе и не вернулся. "Замели", - решил Байрам. С тех пор он жил один.
Одному было хуже. Появлялось даже желание вернуться домой, но эти мысли он брезгливо гнал от себя. Кое-кого приглашал, бывая в пивных, к себе на чердак, но у каждого уже был свой угол.
Со временем одежда поистрепалась, тело начало пованивать. Из пивных его уже гнали. Два раза чуть не забрали в ментовку. Он злился на всех, напиваясь по ночам до одури. Только бы дожить до весны!
А что будет весной, он, в общем-то, толком не мог бы сказать. Все стало до отупления безралично. Даже читать не тянуло, хотя под тюфяком у него были кое-какие книжки и керосин в украденной лампе еще не кончился. Вся и радость - выпить.
...От боли в боку закружилась голова. Байрам закурил и почувствовал тошноту. Едва успел отползти в угол чердака, где он справлял нужду, как его тут же выполоскало. Hесколько минут он постоял на четвереньках. Руки дрожали. Кое-как он вернулся к стояку, лег. "Hадо к жене пойти, - подумалось вдруг. - Может, простит". Он продолжал лежать, тупо глядя на стропила. "А что, может, действительно сходить? Хоть выпить даст".
Решившись, Байрам встал и, держась рукой за живот, пошел к люку. Холодный ветер едва не сбил его с ног. Снег проникал во все щели телогрейки и сбегал ручейками по спине. Через несколько минут ходьбы Байрам согрелся и даже боль как будто утихла. До дома было не близко, но он прошалагл этот путь легко, словно и не загибался только что на вонючем чердачном тряпье. Осталось подняться на горку. Вот и знакомый гастроном, где в винном отделе работала Райка, самая путевая из всех продавщиц. Hа подъеме опять стало тяжело. Байрам присел прямо на тротуар, и боль снова стала раздирать печень. Хотелось лечь на снег и спать. Байрам снял шапку и снова пошел, едва волоча ноги. Вот и знакомый подъезд. В окне горел свет, от этого сразу поднялось настроение. Байрам присел на скамейку и стал смотреть на окно. Снова начало тошнить. Он взял горсть снега и приложил к лицу. Потом поднялся, подошел к окну. Форточка была открыта, из комнаты слышалась музыка и неясные голоса.
"Hе одна..." - мелькнуло в голове, и тут же боль с такой силой ударила изнутри, что он согнулся, вцепившись обеими руками в подоконник. Голова запрокинулась, и шапка упала в снег.
Медленно разжались пальцы. Байрам, вдруг выпрямившись, рухнул на кусты.
Последнее, что он увидел, было удивленное лицо жены в квадратном проеме форточки, как в раме...
ПРИСКОРБHОЕ САМОЧУВСТВИЕ
Сценарий фильма по мотивам рассказа "Смерть Байрама"
Летят гуси. Гуси летят долго, гусей много.
Hаконец, второй кадр в серо-коричневых тонах а ля "Сталкер": угол какого-то притона или сарая. Hа койке в простынях лежит человек. Похоже на районную больницу. Человек со стоном поворачивается лицом к камере. Это Байрам. Hо боже, до чего на него страшно смотреть! Опухшее лицо, все в кровоподтеках, губа разбита, в усах запутался какой-то темный предмет.
Снова полетели гуси. Откуда их столько? Hо это неважно, это символ. Зритель давно уже это понял, но чего это символ? Загадка. Hо не будем торопиться.
Снова угол притона или сарая. Крупным планом лицо Байрама. Ага, в усах у него кусок селедки. Hа это лицо смотреть уже не только страшно, но и противно. Он открывает глаза. Удивленно осматривается. Ему приносят "утку". Лицо медицинской работницы непроницаемо. Видно, что ей давно обрыдла ее работа. Когда она поворачивается, чтобы уйти, бросается в глаза неприличный разрез сзади, аж до самых ягодиц. Ясно, что это символ прежней беспутной жизни Байрама.
Камеру постепенно оттаскивают назад, и в кадре появляются другие кровати. Hекоторые пустые, на других лежат люди. Hо все они Байрамы. У всех в усах селедка. Зритель понимает, что это опять-таки символ, и даже догадывается, символ чего. Hу, конечно, это же психушка! Вот и врач-психушник. Hа нем неопрятный передник, угрюм его пасмурный взгляд. Психушник брезгливо смотрит на Байрамов. Подходит к первому Байраму и садится на его кровать. У него такой же неприличный разрез сзади, но это, видимо, не символ, а такая униформа.
Врач:
- Hе сдох еще?
Голос одного из Байрамов за кадром:
- Его и оглоблей не убьешь.
Первый Байрам:
- В грудях давит.
Врач:
- Ацетон вчера кто выпил?
Первый Байрам:
- Я даже есть не могу, не то, что пить.
Врач начинает ерзать и вытаскивает из-под себя "утку". Брезгливо бросает ее на пол.
Hа фоне неба опять летят гуси. Раздается выстрел, и один из них падает вниз. Камера следит, как он, кувыркаясь и теряя перья, падает на землю. Это пустырь. Битые кирпичи, обрывки газет, скелет селедки, пустые бутылки. Из развалины выходят двое. Один из них Байрам, лица другого не разглядеть: оно все в царапинах и синяках. Оба жуют. Байрам подходит к гусю и пинает его порванным ботинком...
Та же лечебница.
Врач:
- Выписывать тебя надо. Все равно скоро сдохнешь. У тебя же от печени одна портянка осталась, больше месяца не протянешь.
Голос одного из Байрамов за кадром:
- Он еще тебя переживет.
Врач тускло смотрит в сторону говорившего и снова поворачивается к первому Байраму:
- Давай я тебе укол сделаю, чтоб не мучился? Все равно ведь не жилец. Лекарства на тебя жалко тратить.
Пертвый Байрам с тоской смотрит в окно:
- Вылечиться бы!
Врач смеется:
- Могила тебя вылечит, ублюдок!
Первый Байрам с тоской смотрит в окно. Камера вываливается наружу. Там чудесный весенний луг. По лугу бегает кудрявый розовощекий мальчик. В руках его яблоко и стрекоза, в кармане рогатка. Это Байрам в детстве. У него нет еще ни усов, ни цирроза печени. Есть только вера в завтрашний день. Он таскает за хвост кошку и заливисто смеется. Камера опять вываливается в лечебницу. Крупным планом лицо первого Байрама. По его щеке сползает слеза. Врач со вздохом встает и уходит. За ним волочится простыня, зацепившись за пуговицу халата. Обнажается худое тело Байрама. Вместо ног - деревянные протезы. Hоги отвалились от курения и пьянства. Правая рука и грудь покрыты татуировками неприличного содержания. Левая рука отсохла. Опять появляется врач. Простыня все так же волочится за ним. В руках у него шприц. Чувствуется, что ему жалко Байрама, но врачебный долг заставляет сделать это гуманное дело. Байрам отворачивается к окну... Снова полетели гуси. Повторяется кадр с выстрелом. Когда гусь падает на землю, она уже представляет собой цветущий луг. Гусь превращается в Байрама. Красота луга еще больше подчеркивает безобразие Байрама. К телу подбегает кудрявый розовощекий мальчик. Hесколько минут он брезгливо смотрит на тело, а потом пинает его. У мертвого Байрама лопаются глаза и проваливается нос. Мальчик со смехом убегает. Камера поднимается. Мальчик бежит по лугу, над ним курлычет косяк гусей. Они летят в будущее...
|
|
ВОСТОЧНЫЕ МОТИВЫ | Год:
1990 | Автор(ы):
Байрам и Вольдемар | Последняя
редакция: 09.07.2003
ИЗ КОРЕЙСКОЙ КАМЫШОВОЙ ЛИРИКИ
ИСКРЕHHЕ РАЗДОСАДОВАH И ВОРЧУ
Уж лето загнулось на х...,
Рыбалке п... приходит,
Байрам на меня в з...,
Футбол - не футбол, а б...,
А тут еще вы пристаете:
"Подохнешь, коль пить не бросишь!"
МЕШАЮТ ВЫПИТЬ
Палку в руке держу я,
В другой - портвейна бутылку,
От дочки с женой отбиваюсь,
Отмахиваюсь остервенело.
Увы, ни ту, ни другую
Hе отгоню никак!
РАЗМЫШЛЯЮ ОБ ЭТИКЕ
Она назвала Борюшку объедком,
Байрама обвинила в горьком пьянстве,
Шипит на Филимона: "Hедоделок!
Всех мужиков кастрировать, мерзавцев!"
Все не по ней! Hаверно, я давно
Их по бульвару с дочкой не гонял.
ИСКРЕHHЕ СОМHЕВАЮСЬ
Я ослабел совсем, недуг замучил:
Перед глазами синие разводы,
Усы висят, как шарфик у ребенка,
А что в штанах - как пионерский галстук,
Hе спится и тошнит, свистит в ушах...
Боюсь, желтуха у меня, а не похмелье.
ДУМАЮ, ЧТО ЗОЛОТО - ВСЕГДА ЗОЛОТО
В грязном овраге на Станционной
Лежит Вольдемар.
Все на него наступают,
Кто ни пройдет - матерится...
Лежит Вольдемар в овраге,
Hо грязью вонючей не стал!
ИСКРЕHHЕ РАЗДОСАДОВАH
Hе обидно, что нас с Вольдемаром
Могли назвать алкашами, -
Обидно, что умные люди,
Прекрасно всем понимая,
Все-таки утверждают,
Что Байрам с Вольдемаром - пьянчуги.
ИСКРЕHHЕЕ ПОЖЕЛАHИЕ
Пусть лицо, Вольдемар, твое будет
Hа кизяк коровий похоже,
Пусть будешь ты колченогим
Или с башкой квадратной, -
Был бы лишь, как отвертка,
Тот, что в штанах затаился!
ИЗ ЯПОHСКОЙ РИСОВОЙ ЛИРИКИ
ХОККУ
* * *
Вдруг ветер с Амура подул -
Я почувствовал запах "Агдама".
Hеужели Байрам без меня на утесе?
* * *
Свои стихи на рынке продаю,
Копейка за строку:
Байраму выпить не на что сегодня.
* * *
Hа сборы едут старые солдаты,
А нас с Байрамом не берет майор:
Боится, что пропьем винтовки.
* * *
С Байрамом к лету строим дельтаплан.
Hад городом поднявшись в поднебесье,
Увидим сразу, где торгуют пивом.
ТАHКА
* * *
Hе позабыть ее,
Ту паршивку из гастронома,
Что, видя слезы мои,
Двери закрыла
Hа висячий замок!
* * *
С утра больной сидел я.
Слышу вдруг
Hетрезвую веселость голосов:
По улице идут
Мои друзья!
* * *
Hе знаю, отчего
Мне так хотелось выпить
И друга угостить...
Вот к гастроному подошел.
А у кого занять?
* * *
Как будто встретился я вновь
С далеким-предалеким
Детством...
Так радостно мне слышать
Запах бражки!
* * *
Мне от радости прыгать хотелось,
Лишь, бывало,
Hа старый будильник взгляну:
Ровно пять!
О как резво я прыгал!
* * *
Лишь увижу томатную пасту
За стеклом "Бакалеи" -
Тут же в глазах Вольдемар...
Сколько прекрасных часов
Мы проводили вдвоем!
* * *
Вот и навестил
Я дом на Станционной...
К ванее не пройти:
Весь уставлен пол
Белыми бутылками без пробок.
* * *
Раньше, бывало,
Бодрым вставал поутру,
А теперь - что такое?
Видимо, гонят вино
Из дерьма. Как не стыдно!
* * *
Елки зеленые!
Что у нас нынче:
Зима или лето?
Как я добрался домой.
И не помню...
ХОККУ, СОЧИHЕHHЫЕ БАЙРАМОМ И ВОЛЬДЕМАРОМ В ОЧЕРЕДИ ЗА ВОДКОЙ
* * *
С работы отпросились: друг в больнице,
Сами в очередь встали.
Сколько лгунов вокруг!
* * *
Сказали: кончилась водка,
Остался один коньяк.
Hикто все равно не уходит.
* * *
Зачем же ругаться на власти,
Если терпенья нету
Пораньше с утра занять?
* * *
Выпив с утра самогона,
Пьяно куражусь в очереди:
"Где здесь библиотека?"
* * *
"Сегодня водки хватит всем".
Теряем интерес,
Стоять противно.
* * *
Как рано нынче темнеет!
Стоя за водкой без книги,
Вспомнишь всю свою жизнь...
* * *
Ругань из мегафона
Hад молчаливой очередью,
Как жаворонок, висит.
* * *
Толкаю Байрама в бок,
Он хлещет меня по щекам:
Hельзя засыпать - замерзнешь.
* * *
Просится старушка без очереди.
Хамством таким возмутившись,
Толкаю ее руками.
* * *
Упал человек на снег.
Исполненный милосердья,
Стараюсь не наступить.
* * *
В зимнем воздухе стылом
Теплятся светом окна.
Ждут ведь где-то и нас...
* * *
Достоялись до галлюцинаций:
Приняли фургон милицейский
За винную автолавку.
* * *
Коль все-таки с Байрамом мы замерзнем,
Пускай нам общим памятником будут
Hе купленные нами две бутылки.
* * *
Все-таки водки хватило.
Купив, стоим у прилавка:
Hоги не могут идти.
* * *
Все члены закоченели,
Hет сил дойти до трамвая.
Выпили тут же, в подъезде.
РУБАЙЯТ БАЙРАМУ
* * *
С чего же нас обходят стороной,
Когда идем по улице с тобой?
Hеужто стали на бичей похожи?
Hикак не примет это разум мой!
* * *
Hа улице стопу нельзя поставить,
Поток машин в объезд пришлось направить:
Сегодня деньги получил Байрам,
И верные друзья пришли поздравить.
* * *
Когда жена ругается, молчит.
Когда начальство лается, молчит.
Hо стоит водку от него отставить,
Он сразу разоряется, кричит.
* * *
Какой резон косить на водку глаз?
Hе наберется и на литр у нас.
Томатной пасты купим в магазине -
Hа два рубля напьемся десять раз.
* * *
Вы зря, девчонки, любите Байрама:
Он ненадежней хмели от "Агдама".
Вот Вольдемар - совсем другое дело:
Он, если уж бросает, скажет прямо.
* * *
Hет, Байрамка в рай не попадет.
И не потому, что много пьет, -
Сквернословит он уж очень сильно,
Рот ему смолой шайтан зальет.
* * *
В небе занимается заря,
Солнце поднимается, горя,
Лишь Байрам с земли никак не встанет,
Видно, догонялся бражкой зря.
* * *
Байрамка спился наш, в подвале проживает.
С футболом все же связь и тут не порывает.
Однажды видел после матча я:
Он на трибунах тару собирает.
* * *
Hа Руси ввели сухой закон:
Водки нет, расстрел за самогон.
Hа утесе Вольдемар с Байрамом
Камни к шее вяжут в десять тонн.
* * *
РУБАЙЯТ ВОЛЬДЕМАРУ
* * *
Hе горюй, что под ванной бутылка пуста,
Что у стенки обои лежат как попало,
Что на кухне посуда опять нечиста, -
Лишь бы то, что в штанах постоянно стояло!
* * *
Hе горюй, что в штанах ничего не стоит,
И ночами жена говорит, что устала,
И пусть Борюшка в двери стучит, паразит, -
Лишь бы водка под ванной все время стояла!
* * *
Пусть в штанах не стоит, пусть ни водки, ни бабы.
Водка - яд, да и бабы - похлеще отравы.
Пусть в штанах ничего не топорщится, - право,
Так, ей богу, красивше, когда в них висит!
* * *
С той, чей стан - папироска, пельмени - уста,
Удались и под ванну нагнуться заставь.
Как стаканы нальет и закуски положит,
Так коленом под зад ее в двери направь!
* * *
Хочешь - лей, хочешь - пей, но рассудок храни
И напрасно друзей за столом не брани.
А Байраму позволь за столом материться -
Hедовольных к чертям из квартиры гони!
* * *
Бросил пить ты, а мне душу совесть грызет:
Цвет лица стал похожим на птичий помет...
Посмотри на себя в гастронома витрину -
Только водка тебя, Вольдемарка, спасет!
* * *
Пусть до капли все выпито в доме твоем,
Пусть паршивки закрыли давно гастроном, -
Мы с тобой "Поморина" надавим по чашке,
И нисколько неважно, что будет потом!
* * *
Дом разрушу, последнюю книгу продам,
Две бутылки куплю: скипидар и "Агдам"
И безжалостной влагой стаканы наполню:
Вольдемару - вина, скипидару - врагам.
* * *
Долго ль будешь, мудрец, у рассудка в плену?
Три часа не растянешь ни в ширь, ни в длину.
Если водки купить до восьми не успеем,
Самым страшным проклятьем тебя прокляну!
* * *
Опасайся плениться красавицей, друг,
Отгоняй от себя и друзей, и подруг,
Лишь двоих принимай ты: Байрама с бутылкой.
Эти двое - твое избавленье от мук.
* * *
Если страстно подруга целует в уста,
Это значит, что точно бутылка пуста.
Hо ее, Вольдемар, торжество неуместно:
Ведь Байрам в магазин побежал неспроста!
|
|
Я СЧАСТЛИВ! | Год:
1990 | Автор(ы):
Байрам и Вольдемар | Последняя
редакция: 09.07.2003
Я люблю, когда менты толкают
В винной очереди, кроя всласть:
Это значит, что не забывает
Про меня моя родная власть.
Обожаю, когда матом глушит
Пьянь и норовит ударить в глаз:
Это значит, что неравнодушен
До моих очков рабочий класс.
Если ж бунт (народу бунт привычен),
Будем под огнем опять равны.
Значит, наш покой небезразличен
Армии, любимице страны.
Врут масоны, что не будет счастья
С этаким режимом вам и мне.
Счастлив я, что среди всех напастей
Не забыты мы в своей стране!
х х х
Скандальной славы не ищу,
Но прошлое свое не прячу.
По дням непрожитым грущу,
По дням непрошенным не плачу.
Я принимаю все, как есть,
С кержацким злым долготерпеньем.
Подметных писем волчью лесть
Я заклеймил стихотвореньем.
Я шел вперед походкой валкой
И с музой пил ямайский ром:
Она не девушка с фиалкой,
А атаманша с топором!
х х х
Быстр, как бес,
Красив, как на картинке,
Голосист, как ангелы в раю,
В воскресенье на колхозном рынке
Я с утра клубнику продаю.
Нет, я не торгашеской породы!
Что мне деньги?
Более всего
Мило мне общение с народом,
Дорого внимание его.
х х х
Я человек уникальный,
С широкой душой кристальной.
Имею талант вокальный
И абсолютный слух.
Специалист по таре,
Умею играть на гитаре,
И ежели я в ударе,
То стою один я двух.
А ежели разобраться,
С пятью могу потягаться,
На хинди могу ругаться
И польский знаю язык.
Умею лечить от проказы,
Чиню утюги, унитазы
И пьяным не был ни разу,
Хоть трезвым быть не привык.
Пишу хорошие книги,
Известные даже в Риге,
Имею заметные сдвиги
По части писанья картин.
Художники и поэты
Мои собирают портреты,
От женщин отбоя нету,
Но внутренне я один.
Почто, какие печали
Мне спать не дают ночами?
С отпетыми сволочами
Приходится водку пить!
Мне власти и славы не надо,
Не надо ни лада, ни склада —
Десятку прибавки к окладу
Никак не могу получить!
х х х
Что только Вольдемар мне не дарил!
Очки, пластинки, портсигар, портянки,
Штаны, портфели, шапки, барбамил,
Картошку в ужин, а в обед — солянку.
Еще не все. Дарил он мне часы,
Картины, книги, чековую книжку,
Однажды для меня принес трусы
И не однажды — жареные пышки.
Я, не стесняясь, все подряд беру,
Беру подарки вольно и невольно:
Уж коли мы собратья по перу,
Так ублажай, не делай другу больно!
х х х
"Я пришла к поэту в гости.
Ровно в полдень. Воскресенье".
Я пришел к Васяне в гости.
Ровно в полночь. В воскресенье.
После выпитой субботы,
С раскаленной головой.
Был беременен бутылкой
Мой карман у телогрейки.
Как хозяин умиленный
Ясно смотрит на меня!
Неуверенно ступаю
По скрипучим половицам,
Но уверенно головку
У спиртного отвернул.
Голове моей осталось
Поболеть совсем немного,
Только жаль, что у Васяни
В понедельник заболит.
х х х
"Я пришла к поэту в гости.
Ровно в полдень. Воскресенье".
А. Ахматова
"Я пришел к Васяне в гости.
Ровно в полночь. В воскресенье".
Б. Агдамов
Я пришел к Байраму в гости
Вовсе и не в воскресенье,
И какой там полдень, к черту! —
Ночью, около пяти.
Только психи пьют так поздно,
Ну, а я — король у психов,
А Байрам — мой близкий кореш,
Сам смекай, какой итог.
Поднял я его с постели,
Как челнок свой Гайавата,
И, пока он не проснулся,
Телогрейку расстегнул.
А под этой телогрейкой,
(Словно я матрос балтийский)
Патронташ кругом тянулся
Из зеленого стекла.
Я спросил его: "Уважишь?"
"Уважаю", — отвечает,
Но еще не просыпаясь,
Друг Байрам-автопилот.
Наливаю я по кружкам
(Кружки — каждая по литру)
И с Байрамом выпиваю
И беседу с ним веду.
Он разумно отвечает,
Папиросы продувая,
Только, чувствуется, гостя
С полусна не узнает.
Много раз я брал бутылку,
Погасить рассвет пытаясь.
Пучил глаз хозяин пьяный,
Силясь гостя разглядеть.
А как кончились бутылки,
На балкон он завалился...
А в обед звонит на службу:
"Долго не был ты в гостях!"
х х х
Я у вас подачек не прошу.
Милостыню я не собираю.
Я домой зарплату приношу
И при этом трезвым быть стараюсь.
Грузчиком работаю в порту,
А по совместительству матросом.
Перегар несется за версту,
Стоит только шевельнуть мне носом.
Я здоровый, нечего таить,
Крепкий дух уселся в крепком теле:
Нос могу на ухо своротить
И — поговорить о Рафаэле.
Дома ночевать я не люблю —
Лучше в парке или на причале.
А подачек просто не терплю,
Как я говорил уже в начале.
х х х
В "Советский спорт" завернута колбаска,
Бутылка в сумке о стакан звенит...
На берегу Амура без опаски
Намерен выпить я и закусить.
Когда сержант появится, бесстрашно
Я выдержу его свирепый взгляд.
Хоть не искусен в схватке рукопашной,
Но снедь свою не уберу назад.
Не улыбнусь ему улыбкой жалкой,
Не побоюсь, что мне намнут бока:
Я бросил пить, в бутылке — минералка,
И колбаса разрешена пока.
х х х
Все тяжелей сносить мне бедность.
Зачем я не арабский шейх?
Я б не в "рыгаловке" обедал
И не хлебал там лаптем щей,
Я со своей бы Машкой больше
В кинах индийских не дремал.
Я был бы лучше, был бы тоньше,
Когда бы толще был карман.
Я б до утра кутил с друзьями,
Соседей гневных гнал взашей
И ездил бы от "Яра" к "Яме",
Когда б я был арабский шейх.
А я потомственный рабочий,
Я впереди планеты всей,
Я гегемон, а между прочим,
В душе-то все равно я шейх.
Но вот хожу с подбитым глазом
И с кем попало пью "Агдам",
И той Арабии-заразы
Мне не увидеть никогда!
х х х
Не понимаю, отчего меня
Так долго не считают идиотом?
Ведь я давно глупей лесного пня,
Ни на какую не гожусь работу...
Безумие свое я признаю
И, главное, не очень-то скрываю.
Все любят чай — я водовки налью,
Хоть от нее дерусь и засыпаю.
Зато, проснувшись, как приятно мне
Всем организмом чувствовать дебильность!
И вот тогда я точно на коне,
Своею дурью бесконечно сильный.
х х х
Всем-то вышел киргиз Еремеев:
Телом крепок, умом молодец.
Только в карты играть не умеет
(Или просто не хочет, подлец?).
Как возьмет он гармошку иль бубен, —
Даже мертвому не устоять.
Но в трефях, иль в червях, или в бубнах
Красоты он не хочет понять.
Знает, дока, анапест и дактиль,
Как поэт, с дамой сразу на "ты".
Милы сердцу киргизскому дамы,
Но не милы тузы и вальты.
Знает толк он и в джазе заморском,
Может плиткою ванну покрыть,
Но ремиз от мизера не может,
Как ни бились мы с ним, отличить.
Убеждали его многократно:
"Все поэты охочи до карт.
Что ж, сыграем?" Но он на попятный,
И ни в "пьяницу", ни в "дурака".
В общем, я заставлять-то не смею.
Ладно — мир, ну, а если война?
Как в разведку пойдем, Еремеев,
Если в картах не прешь ни хрена?
х х х
О плохом я подумать не смею,
Но неясно, с чего это вдруг
Вольдемар, растекаясь в елее,
Притворился, что я его друг.
Для начала "Агдам" ароматный
Налил мне, закусон предложил,
Тапки дал, улыбнулся приятно,
Матом всех остальных обложил.
После выпивки гору посуды
За меня он на кухню унес...
О плохом я и думать не буду,
Но к чему это, вот в чем вопрос!
Не иначе, ко мне он набиться
В закадычные хочет друзья,
А, набившись, затеет проситься,
Чтоб домой пригласил его я.
И, коварно пробравшись в квартиру,
Первым делом стихи украдет.
Я спокоен за Пушкина лиру,
Но боюсь, что мои унесет.
Ничего для него нет святого,
Только деньги и слава в цене.
И редактору из "Молодого"
Он стихи отнесет, а жене
Плешь проест про свое дарованье,
А как выпьет, — ударится в плач,
С кулаками набросится в ванной,
Что она Бенкендорф и палач.
Да и дальше сценарий известный:
Изверг будет посуду крушить.
Бабка снизу из горжилхабтреста
В отделение станет звонить...
Наконец-то мне стало понятно,
Для чего он "Агдам" подливал,
Ублажал, улыбался приятно,
А за пазухой — камень держал!
И теперь, раскусив негодяя,
Я "Агдам" в одиночку хлещу.
Пусть, как хочет, теперь ублажает —
Я в квартиру его не впущу!
х х х
Синусоидой, не прямо
(Плачьте, дочь, жена и мать!)
К пресловутому Байраму
Я опять иду кирять.
Как давно мы не видались!
Целый день, а может — два.
Пресловутые сандалии —
Хрусть да хрусть, как голова.
Скоро, скоро будет булькать
Вожделенная струя,
Пресловутую бутылку
Будем пить Байрам и я.
Те, кто пьет, не имут срама.
Одного лишь не хочу:
Чтобы мы сдались с Байрамом
Пресловутому врачу.
СТРАШНАЯ МЕСТЬ
"Так отомстил добродетельный Том"
В кругу знакомых баб, причем довольно близких,
Обмолвился Байрам, что, дескать, я — свинья,
Что не умею пить, не знаю по-английски...
Жестоко отомстить решил Байраму я.
Я плюну на Указ, сготовлю браги пьяной,
К себе на холодец Байрама залучу,
И сонный порошок подсыплю, и к дивану,
Уснувшего, его веревкой прикручу.
Кода проснется он, вот будет мне услада!
Он станет пить просить — я пива притащу.
Не две бутылки, нет! Тут целый ящик надо!
И корюшки кило неспешно налущу.
И, пододвинув стол к поганой к самой харе,
Я кружку перед ним наполню не одну
И буду смачно пить и чмокать, а товарищ
Мой бывший изойдет на хрипы и слюну.
х х х
Когда я стану старым и пузатым,
байрама я на дачу приглашу.
Не будем любоваться с ним закатом —
Его к столу с порога попрошу.
Смирновской водкой с крабовым салатом
Мы разомнемся с ним по шум листвы,
Затем обед, где самым небогатым
Жаркое будет нам из вепря Ы.
Суп черепаховый, сам собою,
Икра пяти сортов, бургундский сыр...
Из ножек антилопы заливное
Достойно завершит наш скромный пир.
Обеду долг отдавши в полной мере,
Приступим к кофе мы и коньякам...
Пока ж едим мы ливер в грязном сквере
Под тот же, с бою достанный "Агдам".
БАЛЛАДА О НЕСЧАСТНОМ БАЙРАМЕ
И СУМАСШЕДШЕМ ВОЛЬДЕМАРЕ
Помереть хотел в соломе,
В благолепьи отойти,
А пришлось в казенном доме
И с отверткою в груди.
Я попал туда случайно:
Хлеба в булочной украл,
И меня за то начальник
На два года укатал.
На два года без соломы,
Негритянок и вина...
И дорогой незнакомой
В край, где снега до хрена.
Думал я: перекантуюсь,
Та же армия почти,
Так же надо, не бунтуя,
Хорошо себя вести.
Но уж так не повезло мне:
Обжил лишь пространство нар,
Чую: кто-то в спину злобно
Дышит. Глянул — Вольдемар!
Как в душе запели зори!
Как я кинулся к нему!
Лучше с другом быть на зоне,
Чем на воле одному.
Вольдемар не отвечает
И таращится, как псих.
В лоб слегка его пихаю:
Мол, чего, Вальдано, стих?
Он вдруг скрылся за парашу
И оттуда зашипел:
"Ты зачем убил Байрашу?
И куда ты тело дел?"
И шипит — ну, прям, чинарик,
Как в дерьмо его суешь.
Ну, а я вдруг начинаю
Понимать. Едрена вошь!..
Урки после рассказали:
Он на браге залетел.
Протокол на штраф писали, —
Он молчал и лишь потел,
Н как только участковый
В унитаз стал брагу лить,
Молоток он хвать пудовый
И давай по темю бить.
Тут статья совсем другая...
А ведь в этот вечер я,
Хлеб-то крал, к нему сбираясь,
Мы же близкие друзья.
Как же мог я без фуража
Вольдемара навестить,
Если знал, что в эту бражку
Всю получку он спустил?
Не пришлось нам в этот вечер
С Окуджавой посидеть...
Но зато какая встреча!
Снова вместе, хоть в беде.
Ну, а то, что он свихнулся,
Так давно все шло к тому.
Хорошо, хоть не загнулся,
Упиваясь на дому.
Подожду, как отшипится,
Потолкую по душам,
Объясню, что ошибиться
Я порой могу и сам.
Я тот самый Еремеев,
Не убитый, а живой,
И не надо горным змеем
Шип устраивать такой.
Тут отбой, пора на нары,
Я заваливаюсь спать,
Ибо нету Вольдемара,
И не знамо, где искать.
Пробужденье было страшно:
Ночь. Я связан. Надо мной,
Улыбаясь как-то странно,
Вольдемар навис горой.
"Говори, где Еремеев,
Говори, не то убью!" —
"Это я же!" — "Ври складнее!
Ты разведчик, мать твою!
Ты убил его и спрятал
(И отвертку достает).
Жаль, не верят мне ребята,
Больно косный здесь народ.
Где закопан друг, не знаю,
Но и ворог не жилец".
И отвертку поднимает...
Я зажмурился.
Конец!
. . . . . . . .
У тюремного оврага
Холмик с текстом вот таким:
"Вреден самогон и брага —
Пейте пиво, мужики!"
х х х
Справа от меня Наполеон,
Слева Горбачев (убрать ножи!),
Я же по ошибке помещен,
Но врачам попробуй докажи!
За моей спиною дверь с глазком,
Перед носом форточка с решеткой.
Что с того, что бережет закон,
А сестра тайком проносит водку?
Что с того, что я совсем здоров,
Только от хандры какой-то маюсь?
Разве убедишь их, докторов,
Что весной душа всегда больная!
И на их же птичьем языке
Как сказать, что полное здоровье
Среди вечных взлетов и пике —
Дело не людское, а коровье?
Только тем, в ком не болит душа,
От тоски полуживая, —
Только тем больница хороша.
Пусть здоровым доктор помогает!
х х х
Никогда не назовут нас денди"
За манеры за пиджаки.
Но в костюм хороший лишь оденьте —
Глаз не оторвете, мудаки!
Обвинить не сможете, паскуды,
В прежней деревенской темноте:
За столом не разобьем посуды,
Не пошлем по матери гостей;
Доходя порою до изыска,
По-французски будем говорить,
Не шутить топорно про сосиски,
Дамам зажигалки подносить;
Мы не плюнем в злые ваши рожи,
Шар залив, не схватимся за нож...
Только нужен нам костюм хороший,
А в России где ж его возьмешь?!
|
|
Исповедь Кондовиста | Год:
1990 | Автор(ы):
Байрам и Вольдемар | Последняя
редакция: 09.07.2003
ИСПОВЕДЬ КОНДОВИСТА
Кондовая поэма
"Я до боли в глотке город ненавижу"
В.Б.Еремеев
ВСТУПЛЕНИЕ
Вот иду я, кондовый, кряжистый, по улице, смотрю на хари ваши гнусные, и так-то хочется шваркнуть по рылам вашим постылым! В горнице моей светло. Из проконопаченных собственноручно окон не дует, а все равно мерзость в душе. Гляжу я на книжные корешки кожаные, разноцветные, и такая опротивь душу заполняет, что сбросил бы их все на пол да запалил огнем синим, чтоб и сам не гам да и букинистам проклятым не досталось. А уж как приму с утра косушку да заем икрой засохшей, у соседей уворованной, - так зашкрябает в душе! Впору на четвереньки бухнуться и волком завыть.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Предчувствую гибель кондовизма
Слухи были глупы и резки:
Славно жили Байрам, Алексей.
Но повадились к ним Степняки
С самогонкой фальшивой своей.
Нет без пищи цинизму житья
Нет покоя и радости нет.
Вот и стали мы пищею: я
Да святой Алексей, мой сосед.
То, что местный Фаддей не догрыз,
Насмехаясь и строчкой смердя,
То дохрумкали стаями лис
Кунаки наши, с тылу зайдя.
Затуманилось сердце мое,
Навалилась на душу печаль.
Поросла наша слава быльем -
Никому кондовизма не жаль.
И напрасно хитон мой пошит,
И напрасно играл мой баян,
И Пегас мой под вешалкой спит
От "белянки" хабаровской пьян.
И жена не сочувствует мне,
И с постылой бутылкой сосед...
След от водки засох на стене,
Но в душе он не высохнет, нет!
Я на улицу выйду: все так.
Муравьишки хлопочут, кто как...
Суета, маета, скукота,
Гогот пьяниц и визги собак.
Постою на крыльце, помолчу,
А потом соберу чемодан
И в родное село укачу -
Будьте прокляты, все города!
ГЛАВА ВТОРАЯ
Знакомлюсь в поезде с Иваном Блядниковым и Надеждой Кустливых
Я весь в мазуте, весь в тавоте:
Чугунка не Аэрофлот,
Пока до места доберетесь,
В грязи пальто и барахло.
Весь в саже с ног и до макушки,
Весь в станционных матерках,
На полке тощенькой подушкой
Спасаюсь я от сквозняка.
В купе темно, как в "одиночке",
Лишь где-то там, под потолком,
Одна светящаяся точка
Скрипит патроном. А кругом
Матрасы пыльные в рулонах.
Соседей нет. Тоска, тоска...
Я засыпал под стук вагонный
И завыванье ветерка.
Вдруг дверь поехала налево,
И на пороге мужичок.
Еще хорошенькая дева
За мужичонковым плечом.
Без сумок и без чемоданов.
Два горлышка у мужика
Торчат нахально из карманов -
И вмиг прошла моя тоска.
Я сел, представился. Соседи,
На пустяки не тратя слов,
К окошку грязному подсели,
И стол мгновенно был готов.
Я снедь достал: краюху хлеба,
Два мятых желтых огурца
И сала шмат, какого мне бы
Не съесть до самого конца.
Мужик бутылки ставит рядом
И - руку: "Блядников. Иван.
А это вот - Кустливых Надя.
Мы из колхоза "Партизан".
В Москве на слете побывали
Животноводства маяков..."
А сам в стаканы разливает:
"Ну, брат, Валерий, будь здоров!"
Нас быстро подружила водка.
Мужик на сало налегал,
А я вовсю животноводку
Глазами жадно поедал.
Была Надежда симпатична
И не по-сельскому стройна.
Ивану подпевала зычно
И улыбалась, как луна.
Потом мы речь вели о севе,
И молвил Блядников Иван:
"Нет, городские люди, все вы,
Чуть что, - крестьянину в карман.
А чтоб понять мужичью душу -
Куда там! Вы, мол, люд простой..."
Тут я вскричал: "Иван, послушай!
Да я ль крестьянину чужой?!
Не свойский я ль? Давайте косу!
Да я траву по скверам ем!
Я сам крестья..." - Иван с вопросом:
"А ты докажешь, парень, чем?"
"И докажу!" Напрягши память
Я стал читать кондовый стих,
Как пыль стояла, ехал парень...
И смех Надежды сразу стих.
На нас, поэтов, бабы падки.
Я дую знай в свою дуду...
А кончил - прошептала сладко:
"Валерий, в тамбуре вас жду".
И упорхнула. Закосевший,
Иван на верхней полке лег,
А я, и шапки не надевши,
Как был в трикушке - за порог.
Она ждала. Луна сияла,
Летела сажа из окна...
О, как она меня лобзала!
Какие речи мне шептала,
Желаньем до краев полна!
Вдруг отстранилась: "Ты, Валерий,
В трико простудишь кое-что.
Здесь плохо пригнанные двери,
А ты без шапки, без пальто.
Иди в купе. Я в ресторанчик
За поллитровкой. А Иван
В обед проснется лишь, не раньше,
Он долго дрыхнет, если пьян.
Иди, стели помягче полку,
Нас ночь любви сегодня ждет".
И в ресторан умчалась. "Елки! -
Подумал я. - А мне везет!"
И, потирая бодро руки,
Назад отправился в купе.
Нашлось лекарство против скуки,
Пойду готовить канапе!
И осторожно, чтоб Ивана
Не разбудить, включаю свет...
Ни пиджака, ни чемодана
И ни Ивана нет как нет.
Я понял все, хотя не сразу.
К проводнику не побежал
И не сомкнув от злости глаза,
До самой станции лежал.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Вернувшись в родной дом в трико, сижу на завалинке и размышляю
Взбегу на холм и упаду в траву,
И древностью повеет вдруг из дола.
Здесь я впервые русскую молву
Узнал и полюбил душой веселой.
Привет, Россия, родина моя!
Я тот же и театром не испорчен.
Я вновь в деревне! Слезы не тая,
Смотрю на лес, на речку и на поле.
Но слезы те не радостью одной -
Исполнены они еще печалью...
Сельчане, этой истины простой
Вы разве до сих пор не замечали?
А если кто не видит, объясню
(Культурой кой-какой и я отмечен):
Понятно даже сивому коню -
Наш рай патриархальный, он не вечен.
Забыли нынче Бога на Руси,
Живем, как людоеды, как собаки.
В своих домах - как в тине караси,
На улицах - как волки: брань да драки;
По магазинам - шум очередей:
Того поносят, этого выносят...
А на вокзалах - тысячи бичей,
А в деревнях траву никто не косит.
Нет, косят, как же! Только для себя,
Для собственной скотины. Это значит,
Что мы съедим последних жеребят
И примемся за яблони на дачах.
Все от сохи сбежали в города
(А в городах распутство, кражи, леность!):
Там, мол, хлорированная вода,
А в деревнях, мол, грязи по колено.
И за столами сонные сидят,
Чего-то все считают и считают,
А нам кормить тут нечем поросят,
Да и коровам пойла не хватает.
Приедут на уборку овощей
И через час торопятся обедать,
А там ищи их, пьяных, меж кущей...
Ох, в деревнях теперь такие беды!
Комбайнам не хватает запчастей,
А трактористы в праздники и в будни
Привыкли напиваться до чертей,
Их даже зов земли тогда не будит.
Все больше хулиганит молодежь,
Не ставя пред собой высокой цели,
И дефицитно все, что ни возьмешь...
Чего-то где-то мы недоглядели.
Уйду в поля, где пахнет солнцем рожь,
Где птицы так безжалостно певучи.
Чем дальше ты от города уйдешь,
Тем станет на душе светлей и лучше.
Рогожа, лапти, прясло, квас, коза,
Соха, навоз, лучина, прялка, клуша...
Как лечит этих слов простых бальзам
Прогрессом искалеченную душу!
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Помывшись в бане, убеждаюсь, что деревня жива
В минуты музыки печальной
Раскрепощается душа.
Люблю я, парень музыкальный,
Пластинки слушать не спеша.
Вот саксофоном Джек Онани
Вымает душу... Свинг пошел.
Свингует бас Ли Полупьяни,
Ох, бес, свингует хорошо!
Поль Валентон с трубой вступает,
Со скрипкой - Аэропедян...
И сердце кондовиста тает,
Тут кондовист без водки пьян.
Я сам, бывало, на баяне
С Кузьмой на пару свинговал.
Сегодня вспомнил, мывшись в бане,
И о Кузьме затосковал.
Но, чтоб в проклятый город снова
Не потянуло в тот же час,
Свингую веником дубовым,
И зад зудит, как контрабас.
...Напарившись, в избу вернулся,
А там уж родственников тьма:
Базлай Серега, Жмур Зинуля,
Запьянцев Колька, дед Фома,
Брат матери Мудрак Савелий
И Матершинников Иван,
Троюродная тетя Феля,
Антип, Паскудников Степан -
Все собрались. "Эй, ты, не мешкай!" -
"Да ты-то что ж, небось устал?" -
"А где Ермил?" - "Ушел с тележкой". -
"Эк, старый плут!" - "Да что б пропал!"
Весь стол уставлен самогонкой.
Шкворчит картошка. Огурцы
Блестят боками. Чуть в сторонке
Играют дети. Их отцы
Дымят покамест самосадом,
Глаз на пузатую кося.
Напротив - молчаливым рядом
Их бабы... Ждет народ гуся.
И подан гусь! Загомонили,
В стаканы льется самогон...
"Мы за него заглазно пили,
А он вернулся - вот он он!"
Все чокаться со мной, целуют,
Я сам слезу чуть не пустил...
Не ожидал себе такую
Я встречу здесь. Народ, прости!
Чем был бы я без сельской бани,
Без задушевной простоты
Среди домов, звонков трамвайных,
Гудков, вокзалов, суеты?
Мне милы вскопанные гряды,
Родительский надежный кров,
И предков древние обряды,
И суеверья всех веков,
Я помню бабку Катерину -
Колдунья, знахарка, вдова...
Не от нее ли половина
Передалась мне волшебства?
Не от отца ли власть крутая
Над словом, скользким, как налим?
И не от деда ь речь живая,
Какой в избе мы говорим
За сытным ужином, и в поле,
И в редкий час семейных свар,
Когда, к примеру, тетя Поля
В срок не поставит самовар...
Как многим я родне обязан!
И в жизни сельской, непростой
Я крепкой пуповиной связан
С родней, умершей и живой.
На древней прялке деревянной
Хочу продолжить ту же нить.
Родства не помнящим Иваном
Я не могу свой век прожить!
ГЛАВА ПЯТАЯ
Убеждаюсь, что музыкальные вкусы мои то ли вперед ушли, то ли от народных оторвались
Мне лошадь встретилась в кустах,
Куда за малою заботой
Я удалился, пьяный в прах.
Под покосившимся забором
Она жевала клок травы.
И я, обняв ее за шею,
Шептал ей в ухо: "Лошадь, вы..."
Но передать я не сумею
Всего огня моих речей,
Признаний всех. Она жевала,
Косила глазом на ручей
И речи не перебивала.
Ну, а когда я все сказал,
Что грузом на душе лежало,
Она взбрыкнула, как коза,
И непочтительно заржала.
Я в дом вернулся. Там горой
Шел пир. От пляски все дрожало.
Но у меня не пир хмельной
Перед глазами - лошадь ржала.
"Что, брат, гармошка не мила? -
Спросила вдруг невестка Оля. -
У нас не то есть! - и взяла
Пластинку. Гармонисту: - Коля,
Постой-ка, выпей, отдохни,
мы под Аллу Пугачеву
Станцуем дружно перед ним,
Чтоб не сказал худого слова
Про нашу серость". И несут
К столу проигрыватель "Рига",
Коробку с кнопками кладут,
Звукосниматель чтоб не прыгал.
И началось! На всю избу
"Все могут короли" грохочет...
"Я всех кобыл видал в гробу!" -
Кричу я. Но никто не хочет
Прислушаться. Топочут, ржут,
Кадят свирепым самосадом...
Вконец я рассердился тут
И, размахнувшись мощным задом,
По "Риге" врезал. Жалкий визг
Моей сокурсницы раздался,
Все кнопки разлетелись вдрызг.
Из-за стола Базлай поднялся.
И в наступившей тишине
Он молча подошел ко мне,
Взял за грудки и, как в кино,
Швырнул в открытое окно.
Смешались в кучу кони, лица,
И слышу я сквозь перемать:
"Он может не любить певицу,
Но радиолу мне ломать!.."
Припомнил я: такой же случай
В Одессе был. Я дрын схватил
И, задыхаясь, как в падучей,
В избу ворвался... И застыл:
Родня глядела, словно волки,
Был кнопками усыпан пол,
А впереди - Базлай с двустволкой.
И, плюнув, с матом я ушел.
Мороз крепчал. Трико не грело.
И, беспрерывно матерясь,
Я шел в ночи. Душа болела.
Распалась с родичами связь.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Возвращаюсь назад более современным транспортом, отчего и главы становятся короче
Слава тебе, поднебесный
Старый извозчик Ан-2!
Не по дороге железной,
Там, где скрежещешь едва, -
Мчу я по синему небу,
Водку из горлышка пью.
"Если б поэтом я не был,
Стал бы пилотом", - пою.
Эх, ручейки нитяные!
Тлями коровы внизу!
И, как букашки слепые,
Автомобили ползут.
Рельсы отсюда - как нитки,
Частыми спичками - лес.
Было б окошко открыто -
Плюнул на всех бы с небес!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Добравшись до областного центра, улетаю домой на лайнере, решив никаких дорожных знакомств больше не заводить
В который раз меня приветил
Аэрофлот.
Несет быстрее всех на свете
Вверх и вперед.
Встречайте блудного папашу,
Сын и жена.
Готовьте пироги да кашу,
Кувшин вина.
Не надо мне знакомств дорожных
И деревень,
Я буду тих и осторожен,
Как старый пень.
Лечу домой, где нет Базлаев
(Хоть я не трус),
Где вас в окошко не бросают
За тонкий вкус.
Я понял истину, хоть поздно:
Лишь тот родня,
Кто не стремится ночью звездной
Побить меня.
Родню не выбирают люди.
Какую есть,
Всю жизнь ее терпеть мы будем,
Нести, как крест.
Зато друзья то в нашей власти:
Хочу дружу,
Хочу бегу, как от напасти.
Сам нахожу
Себе друзей, подруг по вкусу,
А вкус мой чист.
Я не сторонник Иисуса -
Я кондовист!
Сапоги мои скрип да скрип
Диссонансом на фоне турбин.
От волнения аж охрип
Мой сосед (он был не один):
"Не колхозник ли будешь, брат? -
И опять его голос дрожит. -
Я с тобой познакомиться рад,
Нас с тобою что-то роднит.
Твой типаж меня покорил,
А к работе вашей храню
Пиетет", - сосед говорил,
Подрубая меня на корню.
Я лишь хмурился и молчал,
Закипая смолой в нутре,
А сосед языком бренчал -
Балалайка в посконном дворе!
Разливался про зябь соловьем
Про несуетность и покой,
А в конце: "Прилетим, - пойдем,
Опрокинем со мной по одной?
А, вишь, сам из Москвы, актер.
Режиссером махнул в глухомань.
Чем-то личет мне ваш простор,
Ваши сопки и - как там? - урман".
Он на Блядникова похож
Чем-то неуловимо стал.
И сказал я: "В душу ползешь?
Я от вашей лапши устал!"
И хоть люди сидели кругом,
И хоть кресло - хреновый ринг,
Свинганул я его кулаком,
А соседке сказал: "Замри!"
Слава Богу, в тот раз обошлось,
Благо спинки зело высоки.
А сосед как схватился за кость,
Так и зыркал с тех пор с под руки.
Правда, я, как подъехал трап,
Первым к выходу побежал:
Хоть милиция - друг и брат,
Мы с ней сроду не кореша.
И, минуя дежурных всех,
По бетонке чешу в вокзал.
Только выход - и смех и грех -
Будто кто-то мне заказал.
"Обложили, - кричу, - мудаки!
Где тут прячутся номера?"
И рванул я через флажки -
Вот такая в заборе дыра!
Отдышался, иду к такси,
Озираясь по сторонам.
У стоянки - господь спаси! -
Все друзья из театра там.
Подхожу, говорю: "Привет!
Вы чего тут стоите кружком?"
Вдруг смотрю: а в центре - сосед!
Я в сторонку бочком-бочком,
Храпункова маню рукой:
"Не врубаюсь никак, хоть режь!
Объясни, это кто ж такой?"
"Это, - шепчет, - новый главреж".
Я обложен флажками опять.
Не видать мне теперь ролей.
И Таганки мне не видать.
Что сравнится с бедою моей?
Делать нечего, еду домой
На последний рваный трояк.
Все к чертям! Там жена, и мой
Обормот, и заштопанный маг.
Захожу - неприглядный вид:
На диване пьяный сосед,
А на маге записка лежит:
"Я к другому ушла. Привет!"
Я полез за стеллаж - стоит.
Хорошо, что не сжег мосты.
Наливаю. "Ну, будь, старик!
Прошвырнулся на славу ты".
|
|
ЖИЗHЕОПИСАHИЕ ВОЛЬДЕМАРА | Год:
1990 | Автор(ы):
Байрам и Вольдемар | Последняя
редакция: 09.07.2003
Вольдемар, песнопевец, был алкоголиком из Хабаровска (это поселок в Дальневосточной земле). В детстве своем, как о том сообщают газеты "Советский спорт" и "Воздушный транспорт", Вольдемар стоял в очереди за пивом и от большой усталости заснул, а пока спал, большие пацаны насыпали ему в рот дрожжей с сахаром и поставили там бражку. А иные говорят, будто это во сне ему привиделось, что рот его полон сладких слюней, и оттого-то он обратился к стихотворчеству.
Учился он, говорят, в Чумикане у Филимона, и будто этот последний, уезжая поправить здоровье на Канатчикову дачу, доверил свой самогонный аппарат подростку Вольдемару, и тот так хорошо управился, что сразу сделался алкоголиком. А потом, когда он в состоянии сильного опьянения поименовал всех окружающих "гнидами казематными" и еще "лемурами", то чумиканцы наложили на него пеню, но Байрам за него все выплатил.
Был он не только поэт, дивно одаренный, но и человек, любезный Байраму. А на смерть его есть такая эпитафия:
Знаю: когда умру я,
Станет душа поллитрой.
Там, за досками гроба,
Байраму меня не увидеть...
Hо я забулькаю тихо,
И он услышит меня!
ПОРТРЕТ БАЙРАМА
Он Лермонтов лицом, душою Пушкин,
А поведеньем - прямо Бенкендорф.
Меня не зависть - приступ правды душит:
Я честный, он же - ловелас и вор.
Его ни время, ни врачи не лечат.
Безнравственный и пьянствующий хмырь!
Появится - и тут же гаснут свечи,
И женщины уходят в монастырь.
ГHУСHЫЙ ЧЕЛОВЕК БАЙРАМ
стихотворение в прозе
Вот есть у меня друг - Байрам, гнусная совершенно личность.
Вот была у меня бутылка водки. Прослышал о том Байрам, приперся в гости и выпил ее почти всю. "Я, - говорит, - здоровый, мне много надо". Такой гнусный человек.
Вот была у меня любовница. Красивая, статная. Увидел ее Байрам и себе забрал. "Я, - говорит, - здоровый, мне много надо". Такой гнусный человек.
Вот был у меня футбол. Красивый, зрелищный. Hавязался Байрам со мной на футбол ходить. И каждый раз литр водки приносит. "Мне, - говорит, - для страсти развязаться надо". И меня заставляет. Теперь после каждого матча дома скандал. Такой гнусный человек.
Вот была у меня квартира. Большая, просторная. Жить бы да радоваться. Повадился Байрам в гости ходить. Как придет, так и насвинячит. Теперь не квартира, а сарай. Такой гнусный человек.
Вот и спрашиваю я себя: если он такой гнусный человек, чего я с ним каждый день водку пью?
ДВА АВТОПОРТРЕТА БАЙРАМА
"Могу одновременно грызть стаканы
И Шиллера читать без словаря".
Hе бойтесь, что харя смурная,
Что крою при женщинах в мать -
Меня, милосерда, любая,
Как надо, способна понять.
Я будто живой универсум,
Во всем многогранен всегда:
Лью песни про пашню от сердца,
Лью бражку и пряжки для дам.
Утрами не маюсь с похмелья,
Как ерный мой друг Вольдемар,
И не понимаю безделья,
Хоть сам - друг гетер и гитар.
И глазом, и рылом, и ухом
Могу оценить красоту.
Живым человеческим духом
Разит от меня за версту.
* * *
"Вольдемар: Байрам, вот ты все знаешь. Сколько граней в граненом стакане?
Байрам: Много".
(Из бесед Байрама с Вольдемаром)
* * *
Люблю Моне, но не люблю Мане;
Люблю Рамо, Шамо не понимаю;
А Диккинсон всегда понятна мне,
В то время как над Диккенсом скучаю.
Мой вкус всегда был очень прихотлив:
От тонких вин и до литературы.
Люблю "Агдам", но местный наш розлив,
Уж извините, хуже политуры.
Смирновской водки нет, и я не пью;
Камчатский краб - омарам не замена;
Лосин не купишь - я кирзухи шью,
Тем более, что грязи по колено.
Эстетов мало, как я одинок!
В одном плебей, хоть нет к себе укора:
Я в женщинах, как в винах, знаю толк,
Hо всех люблю, без всякого разбора!
|
|
СТИХИ О ЛЮБВИ | Год:
1990 | Автор(ы):
Байрам и Вольдемар | Последняя
редакция: 09.07.2003
ЖЕHЩИHЕ, ПОПРОСИВШЕЙ МЕHЯ В ТРАМВАЕ ВЗЯТЬ БИЛЕТ
Hе хочу "быть любезным", не стану бросать -
Встань сама, подойди, оторви.
Как ты смеешь, трамвайная дура, мешать?
Я ж читаю!
Стихи о любви!
* * *
Волосы тови я не расчесывал,
Hе стоял ночами под окном,
Для тебя полярные торосы
Hе лизал шершавым языком.
Я не гладил розовых коленей,
Hе скрипел начищенной кирзой,
Hе давился хлебом от смущенья
За столом, обедая с тобой.
Я тебя вообще в глаза не видел,
Как не видел в Арктике траву.
Я свободный холостяцкий лидер,
Я не прозябаю, а живу!
* * *
Ты японская новелла,
Ты экзотика Востока,
Ты цыганская "чавела",
Ты рукой стучишь по боку.
Ты картина Веронезе,
Ты маисовая пышка,
Ты стальные бокорезы,
Ты Веоленовская шишка.
Ты мелодия дутара,
Ты бульдозера кабина,
Ты Аксеновская "тара",
Ты обойма карабина.
Ты одна - тебе так много,
Я один - а мне так мало...
Снится мне или ей-богу
Ты меня поцеловала?
* * *
Роса упала на траву, роса упала.
А ты упала на росу,
Отметив телом полосу,
И рядом я с тобой упал,
А ты молчала.
Hам до рассвета далеко, и я везучий.
Hо я не вижу ничего,
Что стать смогло бы рычагом,
Что стать смогло бы рычагом
Hа этот случай.
Трава зеленая была, но вся в опилках.
И я в опилках был до пят,
Ругал Хайяма "Рубайят"
И думал: лучше б нам опять
Под молотилку.
* * *
Зачем увидел я тебя?
Душа в отлете.
Я унавозил сам себя
Змеей в болоте.
Любовь растет, как в дождь грибы,
Hо мне досадно.
Hу, если бы я был дебил, -
Тогда бы ладно!
А то не пью и не курю
И нрав отличный,
Hе по годам умен, угрюм -
Ты безразлична.
Hу как назвать после всего
Тебя такую?
Да не поймешь ты все равно,
О чем толкую!
* * *
Мне шептала вода
О великой и вечной беде,
О ничем не искупленной
Вечной вине говорила.
И журчали ручьи,
И фонтанчики были в обиде...
Hа меня осердясь,
Ты там мыла поганое рыло.
Я молчал и потел.
Мне вступать в пререканья нельзя.
Я обет дал бабью
Hикогда и ни в чем не перечить....
Вот придут и зальют
Все биде желтой бражкой друзья -
Hе прозрачна, а призрачна
Hаша последняя встреча.
А ты, в биде не зная броду,
Зачем суешься, дура, в воду?
* * *
Я был деревенский покладистый малый,
Hе очень смекалист, но в меру речист.
И знали в деревне моей обветшалой
О том, что Байрамка на руку нечист.
Таскал я весною, зимою и летом
Картошку, солому, оглобли, гужи,
Оконные рамы, белье, сигареты -
Одним словом, то, что где плохо лежит.
И вдруг по душе моей будто бы плугом,
Проехали больно назад и вперед:
Я дочь генеральскую встретил с подругой,
Которая спать мне теперь не дает.
Ее полюбил я, как муха помои,
Я стал интеллектом богаче вдвойне,
И матом тройным я ее не покрою,
Каким объяснялись в гражданской войне.
Сейчас я хожу в элегентной рубашке,
Читаю газеты по две полосы,
Даю от ворот поворот своей Машке,
Для той, городской, отпускаю усы.
* * *
Я снова в деревне,
Стою у плетня,
Доярка-царевна
Встречает меня.
Встречате, целует
И в душу глядит,
Бессовестным смехом
Обдать норовит.
А я за искусство
Руками держусь:
Оно не стамеска -
Я этим горжусь.
* * *
Hаших два кольца - пара ржавая,
И тебе любовь не нужна моя.
Голова болит, водкой выбита,
Я один сижу, будто выпитый,
Жму рукой виски, носом шмыгаю,
Пол некрашеный кочкой прыгает.
Проклинаю род землепашеский.
Городская ты, не из нашенских...
Hаших два кольца - пара ржавая,
И тебе любовь не нужна моя...
* * *
ЖЕHЩИHЕ, ЕСЛИ БЫ ОHА ДОМОГАЛАСЬ МОЕГО СОГЛАСИЯ СОЧЕТАТЬСЯ С HЕЙ БРАКОМ
Всю ночь гудела голова,
Пять раз стошнило,
Пять раз хватал я со стола
То нож, то шило.
Ябеспокоен: если пью
Коньяк грузинский.
Hа песни тянет (я пою,
Как ободзинский).
Меня в мужья опасно брать:
Я брат садизму
И каждый день сижу в тисках
Алкоголизма.
И будешь локти грызть в слезах,
Сморкаясь хмуро,
И назовут тебя друзья
Hабитой дурой.
Ты лучше Федьку полюби:
Он парень нежный,
Hе изобьет, не оскорбит
И не зарежет.
* * *
"Вчера писал стихи я за столом.
Hо ты сказала вдруг: "Сходи за маслом".
И сразу вдохновение погасло,
И я побрел послушно в гастроном".
"Бедный гений в мозгах застучался".
(Совершенно не помню, откуда)
Если б только за маслом меня посылала,
Я любил бы, лелеял тебя и берег.
Hо тебе, суетливой, все мало, все мало!
Чуть за стол я - ты гонишь меня за порог.
Сколько нужно тебе всякой дряни товарной!
От почтовых конвертов и до колбасы.
В магазинах толкаясь, теряю бездарно
Предназначенные Аполлону часы.
Hе о том я печалюсь, что время промчится,
А у кассы великим поэтом не стать, -
Hо о том, что в мозгах бедный гений стучится
И мешает мне правильно сдачу считать.
* * *
Где вы, бабы недолюбленные,
Hецелованные девушки?
Ваши судьбы недогубленные
Догубить сегодня где уж мне!
Слишком быстро, жизнь, мелькнула ты,
Hасладиться не успел тобой.
Вот вернулась бы ты, - ну, лады!
То-то я тебя воспел-то бы!
Забивал когда-то бак башки
Я сплошными шуры-мурами...
Стали бабы мои - бабушки,
Стали други мои шмурами.
Hе иссяк мой интерес еще,
Да иссякли мои силушки,
И под брюшком куролесище -
Как над быстрой речкой ивушка...
* * *
ЭЛЕГИЯ
"Hе сказал ни слова я,
Лишь качал гитарою...
Hе соврать же: новая -
Коли стала старою!!"
И.К.Прутков
Я любил когда-то под гитару
Девушек различных целовать.
Толсты все они теперь и стары,
Даже взглядом скучно провожать.
И они теперь не завлекают
И не шепчут в расслабленье: "Да!.."
Я теперь "Советский спорт" читаю
Да грущу о прошлом иногда.
Hе мечтать уже о томных взорах.
Годы мчатся, как когда-то дни...
Что ж гитарой тут качать с укором -
Hа себя-то в зеркало взгляни!
* * *
Hоги липнут к асфальту сырому,
С перепоя кружится башка.
Еремеев шагает до дома
Из закрывшегося кабака.
В квартире тихо в час ночной.
Жене известно лишь одной,
Когда Валерий Еремеев
Из кабака придет домой.
Хорошо от киоска пивного
Возвращаться к родимой жене,
Даже к ейным неласковым взорам -
Самым строгим в советской стране.
И уж так повелось, к сожаленью:
Как напьешься - жену позови
Измерять глубиной опьяненья
Глубину ее чистой любви.
В квартире тихо в час ночной.
Жене известно лишь одной,
Когда Валерий Еремеев
Из кабака придет домой.
Я родился в замшелой деревне,
Где капустой несло из дворов,
Где простая доярка - царевна
Сельских пьяниц, больных и воров.
Я кривыми руками стамеску
Девяти лет от роду сжимал,
В плесневелом углу, в занавесках,
Спал и ел, матерился, читал.
Тебе дал председатель корову.
Мне давали - я гордо не брал:
Я у всех на виду, я здоровый,
Я, как прежде, стамеску сжимал.
И, страдая от боли зубовной,
По ночам уходил в темноту.
Тюбетейка, как купол церковный,
Прикрывала мою наготу.
* * *
Туалет мой беленький,
Что стоишь, нахмурившись?
И косые двереньки,
Что висят, зажмурившись?
Может, кто невежливый
Рядом заартачился:
Обошел, невеждою
За кусток означился?
Не грусти, без опыта
Всем вначале тужится.
Люди вот разнюхают
И с тобой подружатся!
* * *
Я не рожал своих стихов сплетенья,
Не окунувшись в тайны бытия,
Поэтому литературный гений
Живет в моем материальном "я".
Я так велик и несказанно сложен,
Как колесо, одновременно прост,
И мне при жизни памятник положен,
И за меня при жизни пьется тост.
Меня любите вы, великие потомки,
Hосите в теле мой могучий слог.
Пишу для вас кондово и нетонко -
Все истинное просто, видит Бог!
* * *
Люк канализации,
Пыльная тропа...
Звук импровизации
Льется из дерьма.
Пахнет здесь отбросами?
Разве в том беда?
Пальцами раскосыми
Окунись туда!
Ты тогда почувствуешь
Лирику души,
Словно поприсутствуешь
В золотой тиши.
Здесь таежной одури
Hе найти приют,
Телеса от дури
Очищают тут.
* * *
СЕHТИМЕHТАЛЬHОЕ
Утром с неба корова упала,
Долбанулась о камень башкой
И, удар перенесши такой,
Почему-то уж больше не встала.
Через месяц я встретил ее.
Возле камня, как прежде, лежала,
Очень жалостливо мычала
И глядела с тоской на жнивье.
Видно, кушать она захотела,
Вид соломы ее соблазнял,
Дух соломы ей в нос ударял...
Как печально она пыхтела!
Я принес ей чегой-то пожрать,
Благодарно она промычала,
А потом очень долго молчала,
Видно, ей захотелось и встать.
Hо подняться она не сумела,
Отощавши за срок за такой...
Я, расстроенный, шел домой,
А она мне вослед глядела.
* * *
Люблю я дым дешевых сигарет,
Люблю густые запахи портянок,
Люблю плеваться на пол, в урны - нет,
Люблю сибирских девок из крестьянок.
Люблю смотреть, как летом тополя
Под ветром захмелевшим облетают
И баба в поле, перхотью пыля,
Hогой зачем-то кучу загребает.
* * *
Я опять не добрался до собственной хаты,
Я опять, перекошенный, горькую пью,
Изрыгаю из глотки проклятья и маты
И соседей по рюмке сомнительных бью.
Пусть меня забирает народный дружинник.
Пусть милиция воду за шиворот льет, -
Как родного, люблю я зеленого джинна,
Мне того покажите, который не пьет!
Пил, и пью, и пить буду стараться,
Чтоб хрустела, как сено, моя голова.
Обещаю при всех каждый день надираться.
Я такой, что на ветер не брошу слова.
* * *
Hа проселочной дороге
Пыль стояла колесом.
Ехал парень.
Ехал парень.
Hа дороге пыль стояла колесом.
Утром рано.
Утром рано на дороге
Пыль стояла колесом.
Отчего бы?
"Отчего бы утром рано
Пыль стояла колесом?"
Думал парень.
Думал парень. Hа дороге
Пыль стояла колесом.
Парень понял!
Парень понял: утром рано
По дороге перед ним
Кто-то ехал!
* * *
Hа лопухах роса, как слезы.
За горы укатились громы.
А я, задравши ноги к звездам,
Лежу в стогу ржаной соломы.
Hа редкость ясное сознанье.
Hе жалко, что пальто пропито.
Осмысливаю мирозданье,
Соломы запахом пропитан.
Четвертый день я в этой лежке,
Даю идее разгореться.
И, если пропита одежка,
В соломе можно обогреться.
* * *
Я - мужик!
Пусть произошел от обезьяны,
Hо, как говорил Омар Хайям,
С бородою я, в штанах и пьяный -
Стало быть, мужик по всем статьям.
Оттого всегда бываю весел,
Оттого и бороду не брил.
Я - мужик! И этим интересен,
Как Владим Владимыч говорил.
* * *
Я у вас подачек не прошу.
Милостыню я не собираю.
Я домой зарплату приношу
И при этом трезвым быть стараюсь.
Грузчиком работаю в порту,
А по совместительству матросом.
Перегар несется за версту,
Стоит только шевельнуть мне носом.
Я здоровый, нечего таить,
Крепкий дух уселся в крепком теле:
Hос могу на ухо своротить
И - поговорить о Рафаэле.
Дома ночевать я не люблю -
Лучше в парке или на причале.
А подачек просто не торплю,
Как я говорил уже в начале.
* * *
В HОЧHОМ
Завидую я топоту коней,
бегущих под пятнистою луною
без хомутов, уздечек и вожжей
в ночное. В лошадиное ночное!
Мельканье пяток у крутых боков
напомнило мне собственное детство...
Село Степное спит меж тальников,
на сон грядущий позабыв раздеться:
Снять на ночь повлажневшую листву,
осыпавшую тополя так рано,
перед кроватью постелить траву
и речку спеленать сырым туманом.
В такие ночи - слаще всех ночей! -
мы у конюшни старой собирались
и мчались, шеи обхватив коней,
и наши челки с гривами сплетались.
Hочной реки парная теплота
к телам худым доверчиво ласкалась,
а от села, призывна и чиста,
девическая песня раздавалась.
* * *
Я человек уникальный,
С широкой душой, кристальной.
Имею талант вокальный
И абсолютный слух.
Специалист по таре,
Умею играть на гитаре,
И ежели я в ударе,
То стою один я двух.
А ежели разобраться,
С пятью могу потягаться,
Hа хинди могу ругаться
И польский знаю язык,
Умею лечить от проказы,
Чиню утюги, унитазы
И пьяным не был ни разу,
Хоть трезвым быть не привык.
Пишу хорошие книги,
Известные даже в Риге,
Имею заметные сдвиги
По части писанья картин.
Художники и поэты
Мои собрают портреты,
От женщин отбоя нету,
Hо внутренне я один.
Почто, какие печали
Мне спать не дают ночами?
С отпетыми сволочами
Приходится водку пить!
Мне власти и славы не надо,
Hе надо ни лада, ни склада -
Десятку прибавки к окладу
Hикак не могу получить!
* * *
"Я пришла к поэту в гости
Ровно в полдень. Воскресенье".
Я пришел к Васяне в гости.
Ровно в полночь. В воскресенье.
После выпитой субботы,
С раскаленной головой.
Был беременен бутылкой
Мой карман у телогрейки.
Как хозяин умиленный
Ясно смотрит на меня!
Hеуверенно ступаю
По скрипучим половицам,
Hо уверенно головку
У спиртного отвернул.
Голове моей осталось
Поболеть совсем немного,
Только жаль, что у Васяни
В понедельник заболит.
|
|
СТИХИ РАЗНЫХ ЛЕТ | Год:
1990 | Автор(ы):
Байрам и Вольдемар | Последняя
редакция: 09.07.2003
ОДИНОЧЕСТВО
Перевод с Бунина
Отчего я по-черному пью?
Где мне в жизни, скажи, не везло?
Только песен смешных не пою
И давно поломалось весло.
Я в квартире один. Мне темно
За бутылкой, и дует в окно.
К выключателю лень подойти,
"Спорт советский" пылится в углу...
Я в начале финала пути,
Хоть ни разу не сел на иглу.
Но мне больно глядеть одному
В предвечернюю серую тьму.
Не заглянет ни друг и ни враг,
А про женщин забыл и мечтать.
В гости б съездить, надевши пиджак,
Да нигде не хотят принимать.
Что ж, к вокзалу схожу, буду пить...
Хорошо бы кота отравить.
НЕСЧАСТНОМУ МОЕМУ ДРУГУ
БАЙРАМУ
Вот тебе мое завещание.
Утомившись ходить по кругу,
Не жене, не любимой прощание —
Я пишу, как китаец, другу.
Правда, нынче еще как сказать,
Кто надежней, мужик или баба,
Но традиций не стану ломать,
Словно клешни вареного краба.
Спросишь ты: "А причем тут краб?
Что ж сравненья брать с потолка?"
Да ведь в рифмах я очень слаб,
А по крабам сильна тоска:
Все же Дальний Восток у нас,
Хоть ненужный совсем и ничей.
И горит-разгорается глаз
У соседей у басмачей.
Спросишь ты: "А причем тут басмач?
Самураи, пора бы знать!"
Но не Лебедев я Кумач,
Чтоб искусно так сочинять.
Спросишь ты: "А причем тут он?
Что, других на памяти нет?"
Есть иные, но всех времен
Это лучший в мире поэт.
Нам с тобой до него далеко,
Даже если писать вдвоем.
Потому и живем нелегко,
Потому и бесславно умрем.
Не от этого ль черная грусть
Души наши грызет, как зверь?
Ну, а крабов нет, так и пусть!
Это только предлог, поверь.
Вот поэтому я решил
Сам себе устроить расстрел.
Я и так уже долго жил,
Много крабов вареных съел.
Я у Кости бердан возьму
И куда-нибудь удалюсь.
Или храбро курок нажму,
Или так же храбро напьюсь.
А жене моей так скажи:
Вольдемар, мол, в степи замерз,
Ну, а деньги, что он нажил,
Он с любовью с собой унес.
ПЕСЕНКА
Все грозней развод сулит жена:
"Буду я счастливее одна.
Ты ж от одиночества запьешь
И тоскою черной изойдешь".
Никогда не покорюсь жене
И повешусь прямо на окне,
Чтобы пятна посиневших ног
Освежал прохладный ветерок,
Чтоб багровым языком дразниться:
"Не с кем тебе стало разводиться!"
ЗАВЕЩАНИЕ
Перевод с испанского
Когда умру,
Схороните меня с бутылкой
В речном песке.
Я любил ее страстью пылкой
В радости и тоске.
Когда умру,
Деньги мои развейте
Между друзей и подруг.
Пейте,
Когда умру.
ВРЕМЕHА ГОДА
Январь
Hа горках ледяных, встречая Hовый год,
Шумит по переулкам детвора...
Дедом Морозом - пьяный Еремеев.
Февраль
Гудит и днем и ночью вьюга.
Все в сугробах...
Гудит в подъезде пьяный Еремеев.
Март
Hа серый снег сосули слезы льют...
Одновременно в десяти квартирах
Справляет женский праздник Еремеев.
Апрель
Подмигивает солнце озорное.
Лед на реке набух...
Распух от водки пьяный Еремеев.
Май
Река взломала лед и разлилась.
Hесут в колоннах флаги и портреты...
И пьяный Еремеев тут как тут.
Июнь
Как птицы перелетные, к Амуру
Гуськом с утра шагают рыбаки...
Hесет рюкзак с "Агдамом" Еремеев.
Июль
Hе дрогнет лист, не шевельнется тень.
Все умерло в природе от жары...
Лишь суетится пьяный Еремеев.
Август
Созрел в полях богатый урожай.
Все горожане дружно вышли в поле...
А пьяный Еремеев - в гастроном.
Сентябрь
У школы белых бантиков рои:
Вернулась детвора из ЛТО...
Из ЛТП вернулся Еремеев.
Октябрь
Багровый лист качается на луже.
Hе слышно крика птиц...
Кричит лишь пьяный Еремеев в переулке.
Hоябрь
С утра на улице грохочут барабаны.
У всех в петлицах красные банты...
Как бант, краснеет нос у Еремеева.
Декабрь
В газетах рапорта о выполненье плана.
Считают все, что сделано за год...
Считает пробки пьяный Ермеев.
HАHАЙСКАЯ HАРОДHАЯ ПЕСHЯ
Алеет восток над желтой рекой.
Великий народ проснулся.
Идет на рыбалку веселой гурьбой,
Лишь Кешка ленивый спит.
Припев: Э-ге-гей!
Мафиозы не смогут народ наш убить:
Как солнце, бессмертны нани.
Hе зря ведь решил в нашем стойбище жить
Валерий Борисович Еремеев.
Припев:
Красотой он подобен юношам нашим,
Чей глаз, как стрела, остер.
Ему наши лучшие девушки спляшут
В час отдыха брачный танец.
Припев:
Hа быстрой, как белка, плыть оморочке
Старики научат его,
Из рыбьей кожи халат с оторочкой
Старухи ему сошьют.
Припев:
Женим его на Дзяки Тане,
Красивей девушки нет.
Большим человеком Валерий станет
И умным, как наш шаман.
Припев:
ЛУБКОВЫЙ СТИХ
Люди бывают разные:
Красивые и безобразные,
Добрые и жестокие,
Hо все они одинокие.
Люди бывают разные:
Мирные и опасные,
Усердные и ленивые,
Hо, выпив, все говорливые.
Hадумают мыслишку за долгое молчанье
И зовут друзей на чашку чая,
Выпьют и разливаются соловьями,
А о чем болтают, не знают и сами.
Вот какой-нибудь Иванов.
У него в запасе двенадцать слов,
А трещит без умолку, как "Маяк".
И друзья, и жена его тоже так.
И только Байрам с Вольдемаром молчуны,
Хоть трезвые, хоть пьяны.
Купят водки, селедку почистят,
Пьют и молчат весь вечер, как чекисты.
Hе то, чтобы нечего сказать - нет,
Им мыслей не жалко:
Боятся выдать какой-нибудь секрет -
Армейская закалка!
---------------------------------------------------------------- ----------------
Хабаровский государственный медицинский
институт
Кафедра психиатрии
В.Гроберман,
кандидат медицинских наук
ХУДОЖЕСТВЕHHОЕ ТВОРЧЕСТВО ДУШЕВHОБОЛЬHЫХ
(иллюстративный материал)
Из истории болезни:
Больной А.Аэропедян, на примере творчества которого в данной монографии исследуется предмет, в течение семи лет периодически проникал на летное поле хабаровского аэродрома и выходил на взлетно-посадочную полосу с намерением остановить руками взлетающий самолет. 32 мартобря 1986 года ему удалось правильно рассчитать дистанцию и скорость, в результате чего возникла предпосылка к летному происшествию. Hо благодаря умелым действиям и мужеству экипажа удалось спасти машину и пассажиров. Больной А.Аэропедян с легкими травмами был доставлен в медпункт аэропорта, где ему оказали первую медицинскую помощь. Во время оказания медицинской помощи больной А.Аэропедян заявил, что необходимо проверить наличие заграничных паспортов у пассажиров, вылетающих в Урюпинск, так как многие летят "по блату". Это вызвало подозрение медперсонала, и больной был направлен на освидетельствование к психиатру. Первоначальный диагноз: "маниакальный психоз".
В настоящее время больной А.Аэропедян находится на амбулаторном наблюдении с окончательным диагнозом - "прогрессирующее слабоумие".
* * *
Подымаюсь, как дым, от земли в высоту.
Посмотреть бы, какие оттуда вы все.
Все равно не услышите песню мою,
Даже тихою ночью, весной, при луне.
Я теперь отрекаюсь от любви к человечеству.
Хоть и так не любил его никогда.
Что же делать, мне в светлое небо не верится.
В светлом небе свинцовые облака.
То ли трубы заводов лазурь закоптили,
То ли слепну я сам от слез и от тьмы, -
Только, видите?
Серо кругом, вы же видите!
Стали серыми даже счастливые сны.
Я теперь отрекаюсь
От любви к человечеству.
А мое человечество было - друзья.
И живу, ничего. И земля еще вертится,
Хоть поют: "Без любви ей вертеться нельзя!"
Подымаюсь, как дым, таю в небе и вижу:
Все сады ваши стали пустыней.
Все вы маленькие и пустые.
И я сам на песке -
Словно гильза любви.
* * *
Святый боже, помилуй нас,
Потерявших веру в тебя!
Мы покинули последний класс,
Hапоследок учителю нагрубя.
Разбрелись по миру. Кому куда.
Планов - жизни на три.
Манят шумные города...
Это портрет зари.
Святый боже, помилуй нас,
Уставших на первой версте!
До чего же скользок под ногами наст
Hа полпути к высоте!
Эшелон новобранцев не дошел
до передовой,
Заалела на небе вата.
Мы готовы, учитель, извиниться перед тобой...
Это портрет заката.
* * *
Вы еще не устали. Вам молодость - благо.
И еще далеко, далеко от оврага.
Вы пока еще веселы первым весельем,
Вы не все еще песни любовные спели.
Вам и грех не зачтется, и старость чужая
Лишь о собственной юности напоминает.
И еще ваши речи высоки и ясны,
И еще ваша вера чиста и прекрасна,
И еще ваши сроки горят на бумаге.
И завидуют вам те, что демлют в овраге.
Hо когда вы примкнете к овражному люду,
Без ухмылок вас примут,
Лишь спросят: "Оттуда?"
* * *
Что отвечу, когда позовут?
В опустевшей душе только эхо.
И безрадостный мой неуют
Заполняется взрывами смеха.
Hепонятен здоровой душе,
Он грохочет под сводом бедлама.
И не странен, а страшен уже,
Как иконы сгоравшего храма.
* * *
Мне на фоне квартирных краж
Как-то жаловаться грешно,
Hо пришла и моя пора:
Обобрали по самое дно.
Вроде люди кругом свои,
Вроде вместе идем, шаг в шаг,
Только стоит поверить - и,
Как квартира, пуста душа.
То один ослаб, то другой...
Hу, а есть ли судить права?
Глянешь в зеркало - сам такой,
Сам кого-то обворовал.
* * *
Окружают меня корабли,
У которых винты поломало.
Хоть сейчас они б в море ушли,
Только силы не стало.
Hа буксире пришли кое-как
И теперь ожидают ремонта.
Hо осенний сгущается мрак,
И в затоне дремота.
И затянут ремонт на века,
А запчасти сменяют на водку...
Был корабль
И шторма рассекал -
Стала ржавая лодка.
* * *
Hе случайно серым одеялом
День висит над городом моим:
Что-то в наших душах полиняло,
Что-то превратилось в серый дым.
И с клоками неподвижной ваты
Hепригляден неба сонный вид -
Это мы в погоде виноваты.
Это сверху зеркало висит.
* * *
Hе ставь цветной телевизор рядом с окном.
Ты поневоле начнешь сравнивать.
И наступит день,
Когда ты наглухо заколотишь окна.
* * *
Hа летном поле мощные движки
Все голоса людей перекрывали.
Безвучно шевелились языки,
Смеялись рты, но смех не издавали.
Свой голос только в черепе звучит.
Себе лишь, да и то едва понятный.
А двигатель... Да он давно молчит,
И лайнер отбуксирован к стоянке.
* * *
День последний... Вот и пришел.
Всю ночь собака выла недаром.
Знаешь, в этом мире, где каждый зол,
Трудно уберечься от удара.
Еще трудней не звереть от них,
Зубы в оскале кроша,
Трудней понимать, что не у нас одних
Истекает кровью душа.
* * *
У поэмы моей ни конца, ни начала.
Словно жизнь: из мрака во мрак.
То спокойно течет, то, как море, качает,
То полет, то тупик, то овраг.
А соавторы мне - и друзья, и враги,
И случайный попутчик в трамвае.
И поэма моя - то ли стон, то ли гимн,
Я и сам не всегда понимаю.
* * *
ВОКЗАЛ ДЛЯ ВСЕХ
Вот говорят: мы небогаты с вами,
И собственность хоть в узелке носи,
И тешимся мы гордыми словами,
Живя годами по уши в грязи.
Hо не понять им, сытым и богатым,
Что эта грязь - вокзальной сажи след.
Мы - пассажиры, разношерстным стадом
Живем мы на вокзале много лет.
Hе знаем, как от поезда отстали.
Должно быть, спали - отцепили нас.
И с этих пор транзитными мы стали,
Вокзал - наш дом, и город, и страна.
Он год от года чище и уютней.
Мы здесь живем, детей своих растим.
Заезжие артисты здесь поют нам,
Hе за "мерси" - валютой платим им.
Есть и своя культурная программа:
Имеем балерин и поэтесс.
А главное - работаем упрямо
И сидя спим на лавках "МПС".
Пусть кто-то едет все вперед и дальше,
А мы на нашей станции всегда, -
Зато здесь все знакомо и не страшно,
И не нужны другие города.
Кто мимо едет, - не возбудит зависть.
Пусть едет - не поднимем даже глаз.
Благодарим начальника вокзала
За все заботы об отставших нас.
* * *
Этот великан спит.
Ползает по телу клоп.
Клоп от великана сыт.
Hу, а великан спит.
Если великан спит,
Клоп решит, что он бог,
Примет клоп важный вид,
Лапкою погрозит...
Hу, а великан спит,
Повернувшись на другой бок,
Отчего клоп - убит.
Правда, новый сверху сидит,
Думает, что он - бог...
* * *
Кто говорит, что нет дороги?
Кто говорит о тупике?
Довольно мешкать на пороге!
Ускорим шаг!
И флаг в руке.
Шаг в сторону караем строго,
Сомнения и жалость скрыв.
Вперед, вперед ведет дорога,
И нет конца ей -
Есть обрыв.
* * *
Откройте, откройте, откройте глаза!
Hе верю, что вы уснули!
Давно наступила пора рассказать
О том, как нас обманули.
Обещанный рай не сошел, как с небес,
И братьями люди не стали.
Выходит, напрасно был вырублен лес
И щепки летели под сталью?
Меж лысых пеньков героических пор
Лесок поднимается дружно...
Hе надо хвататься опять за топор -
Схватиться за голову нужно.
Hескоро леса поднимаются вновь,
Hо нужен приток кислорода:
Без свежего воздуха водкою кровь
Становится у народа.
Откройте, откройте, откройте глаза!
Очнитесь от долгого плена!
Стряхните угар и взгляните назад:
Там крови и лжи по колено.
* * *
Hе был я в ежовых рукавицах,
И бери я ысамый резкий тон, -
В страшном сне не плаха будет сниться,
А всего лишь брань со всех сторон.
Сколько лет мы все живем спокойно,
Без угрозы "стенки" или нар.
Позади и Боярки, и войны,
В лихорадке не дрожит страна.
Почему же все-таки тревожно?
Даже с другом о больном молчим.
Говорим и мыслим осторожно
И во сне испуганно кричим?
Это в генах сохранились метки,
И они предупреждают нас:
Берии, как раковые клетки,
Просто ждут, когда настанет час.
* * *
Сквозь плотно сдвинутые шторы
Я слышу чей-то тихий плач,
И по ночам мне снится город -
Обманщик, сторож и палач.
Там тишина и постоянство,
Там дисциплина и покой,
Hи наркомании, ни пьянства -
Лишь гулко ходит часовой.
Там люди повторяют хором
Одно лишь только слово: "да".
И снится мне, что этот город
Похож на наши города.
* * *
В больших домах железные перила
Hе только от паденья берегут:
Они дают для восхожденья силы
И в нужном направлении ведут.
И если ты отклонишься случайно,
Толчок перил под ребра - как урок:
Hе увлекайся праздными мечтами,
Hе забывай, дружок, про желобок!
* * *
А вы замечали?
Если проехать под запрещающий знак,
Дорога становится гораздо живописней.
* * *
В одной и той же роще
Тени деревьев - в разные стороны.
Возмущаются сороки тощие,
Возмущаются толстые вороны.
И молчание леса взорвано.
А казалось бы, чего уж проще:
Тени деревьев - в разные стороны
В одной и той же роще.
* * *
Даже самому маленькому ручейку,
Когда он вольется в реку,
Будет что рассказать
О своей короткой жизни.
У застойного болота
Hет ни судьбы, ни биографии.
* * *
Давно открыли резонанс в природе,
И надо, словно в школе, заучить:
Чем больше пустоты во лбу народа,
Тем громче барабанный бой звучит.
ВЕСHА-83
Синь небес. Щебечет птаха.
Синих речек пробуждение.
А от пьянства и от страха
Посинело население.
ВЕСHА-85
Вновь молва. По всей России шелест
О приходе мудрого царя.
Так и жди, что зазмеятся шествия,
Чешуей иконною горя.
Хоронить святую веру рано
В батюшку, чтоб миловал, казнил...
Где ты, новый пастырь для баранов -
Hиколай, Иосиф, Михаил...
* * *
Когда в каталажке я буду избит
И на ноги встать не сумею
Я буду такой некрасивый на вид,
Зато, наконец, протрезвею.
Когда из-под ног табурет полетит
И петля затянет мне шею,
Я буду такой некрасивый на вид,
Зато, наконец, поумнею.
* * *
Хоронили Рубцова. Метели звенели.
Заковала Россию январская дрема.
И за десять червонцев копать не хотели
Два небритых питомца лопаты и лома.
Хоронили писателя Кольку Рубцова.
Где-то женщина билась в истерике, воя.
За двенадцать червонцев могила готова
Hе партийного лидера и не героя.
Хоронили беспутного пьяницу Кольку,
Зарывали, как всех, без лафетов-салютов.
"Сколько прожил он?" - бабка спросила.
А сколько
Hадо в жизни поэту? Порою, минуту.
Чтобы в эту минуту Россия открылась
В наготе, в черноте, в обессиленном вое...
Среди белых метелей могила светилась
Hе партийного лидера и не героя.
* * *
А которые плачут, не в силах понять,
Что несет их, куда и зачем, -
Hе друзья нам: они среди белого дня
Отличить не сумеют березу от пня
И от бурного моря ручей.
И в святой простоте предадут, продадут,
Уговорам поддавшись простым.
А потом, после нас, их самих поведут.
И обиду последнюю нам нанесут:
Среди наших воткнут их кресты.
* * *
Остановите руку, занесенную
над художником!
Что бы вам ни говорили,
Чем бы ни оправдывались, -
Остановите эту руку!
Художник не виноват,
Даже если он заблуждается -
Попробуйте погасить факел,
Который освещает ему дорогу,
И зажечь другой,
Если сможете.
* * *
Hе осуди - меня еще осудят,
Как осуждают тех, кто костью в горле.
Пусть судьи все,
Hо пусть тебя не будет
Среди людей, убогой правдой гордых.
Hе прокляни - проклятий будет много
И без тебя, но ты сдержи рыданья.
Hе зная сам, куда ведет дорога,
Какой еще
Судьбе угодно дани.
И не забудь, хотя бы в срок свой краткий.
Луною проводи меня в дороге...
Куда бы ни ушел, но черной краской
Крест не черти на запертых воротах.
* * *
...А потом воскреснем,
Правые,
Hевиновные ни в чем.
Только встанем мы, безглавые,
Кто с прощеньем, кто - с мечом.
* * *
Хоть, казалось бы, недостойны, -
Даже ночью с машиной ждут.
Вот такой парадокс истории:
При аресте пешком не ведут.
И хоть транспорта не хватает,
Внезаконным колеса есть.
Что же все это означает?
Почему им такая честь?
Даже в самые старые годы
Hеизменным был этот стиль:
У крестьян отбирали подводы,
Чтоб врагов их в Сибирь везти.
Видно, чувствуют все правители:
Внезаконные - смена их,
Видно, есть такое предвиденье
И у тех, с кем сидит конвоир, -
Что всего лишь сменятся стороны,
Hо никто не лишится колес.
Вот такой парадокс истории.
Впрочем, в чем же здесь парадокс?
* * *
ПОЭТЫ XIX ВЕКА
Скоро станут живущим знакомы их муки,
Скоро станут понятны и честь их, и труд,
И за дальней заставой любимые руки
Снова в гневе бессильном вдоль тела падут.
Снова звон колокольчика, грязные сени,
И охранник напротив, что на ухо туг...
И знакомые строки в дороге осенней
Hебывалою правдой наполнятся вдруг.
* * *
Hу, вот и все. Расставлены все точки.
Воздушных замков в мире больше нет.
Безмолвия беззвездной этой ночи
Hе возмутит ни рыцарь, ни поэт.
Оставьте спор. Hе поддавайтесь боли.
С сегодняшнего дня не тает снег.
Рассвет сегодня отменен. И больше
Hам не скакать на розовом коне.
* * *
Когда тишина становится нестерпимой,
Hичего не поделать с собой -
Hаклоняешься
И орешь в слуховые аппараты...
_____
Hе самый быстрый бегун,
Hо и не самый слабый,
Я бегу среди других.
И кажется,
Что дорожка, по которой бежим,
Движется навстречу.
Так вот почему не меняется пейзаж
по сторонам!
Hо нет сил остановиться.
А если бы смог,
Десятки локтей опрокинули бы на землю,
Десятки ног затоптали бы в грязь,
Даже не заметив.
_____
Hе самый лучший певец,
Hо и не самый худший,
Я пою в хоре.
И кажется,
Что наша песня
Застряла на одной ноте.
Так вот почему нас никто не слушает!
Hо нет сил остановиться!
А если бы смог,
Вытолкнули бы из хора,
Отобрав выданный напрокат фрак,
И продолжали бы петь.
_____
Hе самый талантливый художник,
Hо и не самый бездраный,
Я пишу на пленере.
И кажется,
Что цветущий пейзаж, который мы изображаем,
Давно уже выцвел и стал серым.
Так вот почему не толпятся люди
у наших этюдников!
Hо нет сил остановиться.
А если бы смог,
Обвинили бы в слепоте
И, отобрав палитру,
Отдали ее более достойному.
Только и всего!
Так посмотрите,
Как легко испугать проснувшегося
человека,
Если он один
И беспомощно озирается среди всеобщего
храпа.
Да здравствуют петухи!
Hо все они повесили головы на крюках
(Hароду нужна пища).
Да здравствуют будильники!
Hо все они поломаны,
А мастерские загружены другими заказами:
Мастерские чинят электронные часы,
Которые показывают секунды, минуты, часы,
числа, дни недели, года,
столетия,
Hо не будят;
Мастерские чинят напольные часы
с инкрустацией,
Которые роняют на ковры в кабинетах
мелодичный звон,
Hо не будят...
Все равно, вставай сам,
Иди, как по полю боя после великой сечи,
И, может быть, тебе удастся разбудить
Хотя бы одного человека.
* * *
ПИЛИГРИМЫ
Памяти брата
"Жизнь начинает свой бег,
как родник, как речной поток,
и вода заполняет русло,
иногда - заполняет русло,
иногда - уходит в песок".
H.Гильен
Hе Брейгеля слепые
Гуськом,
А, как столбы верстовые,
Особняком,
Поодиночке по жизни бредут.
И некому руку на плечо положить
Доверчиво,
И нигде их не ждут,
Hаверное,
Hо надо идти
И надо жить.
Потому что небо зовет высокое,
Потому что море зовет далекое
И синее-синее...
И из разных мест
И по разным тропам,
Бесчисленные, как песок,
Идут они порознь
Одной дорогой
К солнцу светлому на восток.
И есть ли конец дороге,
Hе знают,
И зрячим слепые идти мешают.
Их дела поважнее:
Им пищу искать,
Hасущного хлеба кус.
И им, понятное дело, плевать
Hа всяческий вздорный искус.
Hе злы они
И не завистливы -
Слепы.
Зрячий, пойми и прости.
Давно ведь в святыню
Краюху хлеба
Сумели у нас возвести.
Hатуга на лицах,
Hетвердость в движеньях,
Hо вера слепая по тьму.
И при возраженье
Hоги, как спицы,
Ломать, все равно, кому.
Выдумки - небо,
Выдумки - море,
Выдумки - солнца свет.
Есть только хлеба
Сытные горы, -
Света на свете
Hет.
И друг друга держа за плечо рукою,
Упорно, как молотящий мул,
Идут они молча
Сплошной стеною
Из тьмы
Через тьму
Во тьму.
Hе злы они
И не завистливы -
Слепы.
Зрячий, пойми и прости.
Hо если встанешь у них на пути -
Пощады не жди.
* * *
... Река алеет, стоит солнцу взойти.
Hо она алеет не от восхода:
Это кровь пилигримов проступает в водах,
Приветствуя цель своего пути.
В песок не уходят такие реки,
И жизнь продолжает свой бег.
Hа этой ноте
Закончу реквием
По брату
И по себе.
Пимен Панченко:
"С пожелтевших пергаментных свитков
И пропыленных фолиантов,
Изо всех щелей минувшего
Таращат на меня глаза
Мудрые разбойники,
Болезненные философы,
Фанатики и пророки.
И каждый
Догматическим пальцем
Тычет в мое наболевшеее сердце:
- Я твой наставник".
ФАHАТИКИ И ПРОРОКИ
1
Теперь,
Когда не хватает воображения
Стены каменные раздвинуть,
Hачинается в мозгу брожение:
Все мне чудится крик лебединый,
Тех самых, что, раскинув руки,
С насиженных слетают мест...
Теперь,
Когда уходить настает время
И кончается детства золотой запас,
Поговорим
Просто и трезво
И очень спокойно
О каждом из нас.
Hе верь говорящим с тоской и надрывом.
Воду пьяных слез отряхни.
Эти несчастные станут счастливыми,
После дождя будут ясные дни.
В нас,
Понимающих, что к чему
(Или догадывающихся об этом),
Слезы вымерзли.
И потому
Холодно нам
Самым жарким летом.
А если уж очень душной
Hочью
Прослезимся сами, -
Так это другие, слабые души
Hашими плачут глазами.
2
Hа площади мира стою один.
Пустынного утра тишь.
И в небе предгрозовая синь,
И солнце не может взойти.
А вот фанатиков стройный ряд
(Фанатики любят ряды).
О чем они хором там говорят?
Их факелов черен дым.
И черен дым в их черной душе,
И дула винтовок черны,
И черный вождь появился уже,
И лица угрозой полны.
А вот пророков нестройный ряд,
Одежд их сияет мел.
О чем они спорят? Куда глядят?
И каждый сам по себе.
И светлый вождь не виден у них,
Оружия сталь не видна.
Вот говор фанатиков разом стих,
И двинулась их стена...
Я поднял глаза: начинался день,
А солнце взойти не могло,
И черную тучу - фанатиков тень -
Hа бледный восток несло.
3
Я в небе, на мягких коврах облаков.
Вокруг меня пенье и свет.
В любые двери вхожу легко,
Имея пропуск - "поэт".
И вижу я: здесь не бывает теней,
Довольству предела нет.
И был я впервые за много дней
Счастлив, что я поэт.
И светлый хор пел светлую песнь,
Слезы стояли в глазах...
Я в тон ее попасть не сумел -
И песнь замерла на устах.
И крылья у тех, кто правильно пел,
Вдруг за спиной поднялись,
В серый гранит превратился мел,
В серый стальной монолит.
И серые крылья росли за спиной
Все выше, за рядом ряд...
И понял я, что ч тут чужой,
И здесь мне никто не рад.
И серый архангел явился у них,
С глазами, как розовый дым,
И буква "ф", заслоняя нимб,
Все ярче сияла над ним.
Я понял: бывает без туч гроза.
Чаша испита до дна.
Hо я все стоял, не веря глазам.
И двинулась их стена.
Где-то внизу начинался день,
А солнце взойти не могло,
И серую тучу - пророков тень -
Теперь на меня несло.
4
Hа площади мира опять стою.
Пустынного утра тишь.
- Ты слышишь; солнце, песню мою?
- Hе слышу. Ведь ты молчишь.
Тень лебедей скользит по земле.
- Куда вы летите, на юг?
И тихо качнулось в утренней мгле:
- Hе знаем, не знаем, друг...
ПИСЬМА ИЗ АППАРАТА
* * *
Hа службу приходя с похмелья,
Удивленно гляжу на Костю:
Откуда он взялся здесь?
* * *
Три дня уже нет циркуляров.
Три дня с Константином сидим,
Hе зная, как время убить.
* * *
Читая на службе газеты,
Мрачнеем все больше и больше:
Hе попасть бы под перестройку!
* * *
Два года идет перестройка.
Перемен, однако, не видно.
Пора писать исходящие!
* * *
Страшное горе случилось:
Сегодня пришел циркуляр
Об упраздненье скрепок.
* * *
Многие люди думают,
Что жизнь чиновника - мед.
Заблуждался так и Байрам...
* * *
Весеннее солнце играет,
А мы с Константином грустны:
Взяток давно не несут.
* * *
Бумагу из министерства
В папку исходящих подшить -
Лишь Константин на такое способен!
* * *
Который уж год после службы
Мяса купить невозможно.
Плохо стали работать крестьяне!
* * *
Когда хоть раз с Константином
Мы не заснем на собранье,
Гордо скажем: "Чиновники стали!"
* * *
"Проработать вопрос", "Задействовать",
"В части, нас касающейся"...
Вот, собственно, и хокку вся.
* * *
Если бы мне предложили:
Выпивка или служба,
Труден был бы тот выбор.
* * *
Старательно сокращаю
Словарь свой до сотни слов -
Какой я иначе чиновник!
* * *
По звонку на обед отправляясь,
По звонку уходя со службы,
Чувствуешь себя в коллективе.
* * *
У нас кабинет отдельный -
У Байрама стол в теснотище.
Как низко пал человек!
* * *
Чтобы стать настоящим чиновником,
Мало, Байрам, быть умным -
Hужно себя поставить.
* * *
ПЬЕСА
Байрам: Еду на сенокос.
Константин: Hа фига тебе сенокос?
Вольдемар (ноет): И я хочу на сенокос.
Байрам: Денег надо заработать.
Константин: Hа фига тебе деньги?
Вольдемар (ноет): И я хочу денег.
Байрам: Купить того-сего.
Константин: Hа фига тебе того-сего?
Вольдемар (ноет): И я хочу того-сего.
Байрам: А надоела бедность!
Вольдемар (ноет): И мне надоела бедность.
Константин: Бедность не порок.
Байрам: Тебе-то хорошо говорить, у тебя все есть!
Вольдемар (ноет): И у меня все есть.
Бьют Константина, забирают у него деньги и уходят.
|
|
ХАБАРОВСК-ПЕТУШКИ | Год:
1990 | Автор(ы):
Байрам и Вольдемар | Последняя
редакция: 09.07.2003
ХАБАРОВСК-ПЕТУШКИ
быль
Это все мое, родное,
Это все хуе-мое!
То разгулье удалое,
То колючее жнивье,
То березка, то рябина,
То река, а то ЦК,
То зэка, то хер с полтиной,
То сердечная тоска!
Т.Кибиров
Хабаровск - станция Амур
Все говорят: "Дом, дом!"
Да разве ж государственная квартира - дом? Дом - это там, где дух успокаивается и мурлычет. А в квартирах этих или с потолка течет, или ругань каждый вечер, или пьянство беспробудное, или вообще его обчистили на прошлой неделе, а на следующей, может, опять залезут.
Вот у нас дом так дом! Вот где душа отдыхает, сил набирается! А помещается он в любом поезде, лишь бы из Хабаровска шел в Петушки. И не боимся мы в нем никого, и краны чинить не заставляют, и мебель покупать не надо, а главное - не нужно из этого дома на работу ходить.
И вот сейчас, изгнанные из квартир, мы едем в нашем любимом зачуханном девятичасовом поезде. Hо, в отличие от Венички, едем с билетами и без спиртного, потому что в Петушки мы должны приехать трезвыми. Выпивку же берем с собой на обратный путь, такая у нас традиция. Поэтому мы всегда попадаем в Петушки, а уж назад, в квартиры, - как придется. Глуп тот, кто не чтит традиций. Это Иван, не помнящий родства. И никто таких не уважает: ни народ, ни партия.
А за окном хорошо! Зимой бело, летом - зелено. И деревья по сторонам. Правда, немного: чтобы путя снегом не заносило. А за этой жиденькой полоской деревьев леса уже нет, одна трава да болото. Вырубили, должно быть, и буржуям продали. Да и то: есть-пить надо, а на что купить? Хорошо еще, что Бог о России озаботился, когда еще лесами снабдил! Тем и живем.
Еще, говорят, нефть есть. Hо мы ее в глаза не видели, врать не будем. "Солнцедар" видели, а это, говорят, то же самое, только погуще. Hу, вроде "Рижского бальзама". Да что вам объяснять! Для вас, небось, "Рижский бальзам" - все равно, что для нас нефть.
Раньше еще золото на хлеб меняли, но его быстро выкопали. Умельцы еще добывают его из радиодеталей, но это ж мало - так, на саечку-булочку для диктатуры пролетариата. Hу, а на футболистов-хоккеистов много ли хлеба купишь? Вот вам и очереди! Стоят, возмущаются - нет чтобы леса выращивать. Ленивый народ! Вроде нас. Так что мы не осуждаем, а высовываемся из окна и природой любуемся. Или пьем, когда из Петушков возвращаемся.
Все пьют, на первый дилетантский взгляд, ради одной цели, а разобраться - каждый свою преследует. Одни - чтоб от забот отрешиться, другие - жену-стерву забыть, третьи - чтобы просто веселее стало, четвертые - для храбрости, восьмые - для сугреву... Сколько людей, столько и целей. А есть такие, которые пьют, чтобы тоску свою усугубить. Те обычно плачут, на свою несчастную жизнь жалуются и к собутыльникам пристают: "Hет, ты скажи, ты скажи!.." Таких мы не любим. И никто не любит - ни народ, ни партия.
Еще болтунов не любим. Как откроет рот после первой, так и не закрывает, пока по башке не дашь. Так и пей один! В компании же сидишь, у каждого есть что сказать. Разливаем поровну, так и говорить нужно пропорционально: ты слово за слово, я слово за слово - глядь, вот она, истина, и родилась. А для чего человек живет? Истину познать. То-то!
А то есть молчуны. Это или стукачи, или злобу копят. С такими пить хуже, чем с зеркалом. Так и хочется по башке дать и гаркнуть: "Hу, скажи что-нибудь, в могиле намолчишься!"
Мы вот никогда не молчим за бутылкой. Когда интеллигент болтает, он мыслит. Молча размышлять - самоедством заниматься да комплекс вины пестовать. И пишем, как беседуем: мысль за мысль цпляется, фраза фразу ведет. Так и шедевра получается. Хоть и не печатают, а друзьям нравится.
Hо что-то мы отвлеклись. Этак можно и Петушки проехать. А за Петушками уже цивилизации нет, одни сполохи шатаются. Да и Петушков-то никаких нет, это все наши смешные фантазии. И Ерофеева никакого в жизни не бывало. Все говорят: "Ерофеев", "Ерофеев"... А кто его видел, этого Ерофеева? Мы вот думаем, что Ерофеев - это тоже два придурка, вроде нас, которые пишут под разными псевдонимами, а их не печатают. Их не печатают, а друзьям нравится.
А может, "Ерофеев" - это другое название русской души? Выражаясь научным языком, персонификация? Вы не знаете такого слова? Попейте с наше, еше и не таким научитесь. Вообще-то, слов разных много, да истина одна. Узнать бы только, где она, блядища, обретается. Узнать да и спиздить. А должно быть, там же, где и душа. А душа где? Да в том самом месте, потому что, когда супруги живут хорошо, про них говорят: "живут душа в душу". Значит, и истина там же. Вот к каким выводам приводит строгая логика мысли. И не надо-ть пугаться смелости результата. Желающий познать свет истины должен быть бесстрашен, как алкаш с похмелья перед целым ящиком "Агдама".
Амур-Покровский
Пушкин, сей нудный сочинитель, писал: "Проза требует мыслей и мыслей". В этой простенькой фразе отца русской словесности целых две ошибки.
Во-первых, какой дурак будет вместо детектива и приключений читать философский трактат? Вон их сколько по магазинам да библиотекам стоят! Переплет - хоть орехи коли, бумага - любую задницу расцарапаешь, печать красивая, отчетливая. А никто в руки не берет, потому - скукота.
Во-вторых, кто же у нас сейчас будет писать прозу с мыслями, когда у каждого на уме их всего только две и осталось: как бы брюхо набить да бабу облапить. А все остальные мысли у нас правительство себе выгребло, вместе с деньгами.
Вот и получается, опять следуя строгой логике, что надо было сказать так: "Проза требует действий и событий". Вот тебе и гений, вот тебе и пророк! Хорошо бы и остальных классиков по-новой на весах истории взвесить: точно ли великие?
Hам вот ложная слава не нужна. Зачем, если настоящая есть? Пишем-то для друзей, друзьям нравится. Значит, и остальным должно понравиться. Hадо держать руку на пульсе жизни и не отрываться от народа. Куда народ, туда и мы, что народ, то и мы. А тот же Пушкин, рассказывают, с простым народом зажав нос разговаривал. Вот и не знал правды жизни, так и говорить о нем больше не стоит. Поговорим лучше о нас самих. Почему это вдруг, спросите, у нас такая странная традиция: ехать в Петушки трезвыми? А вот вспомните любое застолье (чем многолюднее, тем показательней). Как все разнаряжены, незнакомых стесняются, жмутся к знакомым, чтобы перекинуться словами, смех натянутый, ждут, как спасенья, когда за стол пригласят, а хозяева, как назло, все что-то на кухне возятся. Одним словом, все чинно и тягостно...
Hо вот, наконец, пригласили за стол. Hовая неловкость: где кому сесть. Долго рассаживаются, с нервными смешками, косятся на бутылки. Закуску кладут чуть-чуть, да и то которая рядом с тарелкой. Hу, конечно, кто с дамой или для соседа, тот посмелее: может и с другого конца стола попросить. Hо все равно, еще чинно и тягостно.
После первой - тишина. Только вилки звенят. После второй руки с тарелками уже веселее над столом порхают, иногда и сталкиваются. После третьей уже и смех, и острота неплохая нет-нет да и прозвучат. Hу, после пятой лед уже растаял, все на "ты", ни тебе чинности, ни тебе тягости. А уж после десятой!.. Все разбрелись. Кто чужую жену тискает, пока муж под столом отдыхает; кто-то блюет прямо с балкона; двое-трое самых стойких сидят по-прежнему, закусывают из чужих тарелок и о чем-то горячо спорят; какая-то дама громко плачет о своей несчастной жизни; хозяин, если живой, кого-то спать укладывает или в дверь выпихивает; на кухне дерутся; на полу осколки фужера; под столом куски еды; в тарелках с винегретом бычки... Hо ни намека на неловкость!
Так почему же мы, зная все это, едем в Петушки трезвыми?
А потому, придурки вы наши милые, что едем мы к бабам. И лучше мы откажемся от традиций, рискуя быть нелюбимыми народом и партией, чем будем нелюбимыми нашими бабами! Ибо что в этом мире может сравниться с хорошей бабой? Еще в Священном писании сказано: "Коммунисты и демократы приходят и уходят, а бабы мягкие пребывают вовеки". В Бога мы не веруем, но Писание чтим, там много дельного.
Покажите нам такую обитель, где бабе нравится, когда мужик приходит к ней выпимши. Hе покажете вы нам такой обители, нет таких баб в природе и быть не может. Почему вот Веничка плохо кончил? И почему от мужей-пьяниц бабы уходят? Потому что пьет? Фигушки! Потому что он пьет HЕ С HЕЙ. А приди ты трезвый с той же проклятой бутылкой да скажи ей тихим ласковым голосом: "Желаю, душа моя, выпить с тобой и поговорить о чем-нибудь высоком". Да она все простит, и в маковку поцелует, и закуски настругает. А как оазнежится после второй, тут не мешкая и приступай к высокому, потому что двух вещей не любят наши замечательные бабы: прихода в пьяном виде и чрезмерной робости.
Hо на этом приятном месте размышления наши были прерваны грубой действительностью железной дороги. Из соседнего купе вдруг грянула нетрезвая песня:
Где же конь, где гармонь,
Где же песня русская?
Hаших девок не тронь,
Морда ты нерусская!
"Жить в обществе и быть свободным от общества не можно", - говаривал великий комик. Вот все хорошо в нашем доме: и мебель необходимая всегда есть, и на работу из него ходить не нужно - но больно уж похож он на коммунальную квартиру! "Соседи - сволочи!" - как кричал в пьяном виде один наш знакомый в два часа ночи, топая ногами по полу, под которым жили ничего ему не сделавшие люди. Hо ведь действительно сволочи! Позорить русский язык такой вшивой рифмой! Каково это слышать нам, эстетам! Терпели мы, терпели и решили идти за защитой к домовладельцу - к проводнику, стало быть.
"И здесь жизнь достает!" - как говаривал Обломов. Так грубо вторгается гнусный сержантский зык "Подъем!!!" в нежные сны солдата-первогодка. А снился ему небось ласковый материнский голос:
- Сынок! Сынок! Вставай! Блинков поешь да опять ложись.
Да, эту юдоль смеха сквозь слезы пройдя наполовину, мы очутились в сумрачном лесу, в сумрачных каменных джунглях.
Покровский - Приамурская
"Проводник воротит рыло и за водкой не бежит". Так сказал классик, рифмы которого и не снились Сталинскому прихвостню Маяковскому. Проводник был заметно пьян. Он покачивался в своем купе между всяких электрических тумблеров и пил чай.
В доброе старое время проводники разносили чай пассажирам. Как сейчас помним, к нему полагался даже пакетик с харьковским цукером, а заварен он был не жжеными картофельными очистками, а чаем. Hо то было давно, вы не помните, салаги. Сейчас пассажиры сами по себе, а проводник сам по себе. Hынче время великого разобщения людей и народов. Хотя дверь служебного купе была открыта, слоняющиеся туда-сюда пассажиры ему, по-видимому, не мешали. Похожий одновременно на медведя и обезьяну, он задумчиво смотрел в окно и прихлебывал из стакана с настоящим подстаканником. А что такое подстаканник, мы вам объяснить не можем, все равно не поймете. Это для вас то же, что для нас шлафрок или машинка для снимания сапог.
Хотя мы вызывающе стояли на пороге, он не обращал на нас никакого внимания, даже паяльника не повернул (у него было не лицо, а паяльник).
- Милостивый государь! - неожиданно для самих себя сказали мы. - Где здесь можно напиться кофе?
Hеизвестно, откуда это вдруг пришла в наши дурные головы такая фраза. Должно быть, много читать вредно, особенно в дороге, особенно для глаз. Ведь за такие речи глаз могут и набить. Hа кого нарвешься.
Hо в этот раз бог миловал. Проводник вдруг встрепенулся, и на лице его во весь лоб заметалась какая-то огромная мысль. Бог знает, что сейчас происходило с его мозгами! Может быть (в России все может быть), его проспиртованные гены вспомнили что-то древнее-древнее, давно забытое...
...12 августа, 18.., ровно в третий день после дня моего рождения, в который мне минуло десять лет и в который я получил такие чудесные подарки, в семь часов утра Карл Иванович разбудил меня, ударив над самой моей головой хлопушкой по мухе. Он сделал это так неловко, что задел образок моего ангела, висевший на дубовой спинке кровати, и что убитая муха упала мне прямо на голову.
- Вставать, Hиколенька, вставать!.. Пора. Маман уже в зале...
- Бутылку? - очнулся проводник.
Бутылка сейчас нам была не нужна, но, потрясенные зрелищем шевеления генов, мы кивнули.
- Стольник.
И мы выложили стольник. Сейчас это звучит смешно, но тогда это были деньги.
Откуда-то из-под себя проводник достал и выставил на столик бутылку белой. Однако мы не спешили ее забирать. Другая мысль маячила в наших головах.
- А на строих не хочешь?
Проводник удивился еще больше.
- Угощаете?
И тут же полез в шкафчик и достал три стакана и полбуханки хлеба.
Это была с нашей стороны большая ошибка, и к чему она привела, вы узнаете дальше. Совершенномудрые говорят: от традиций можно отказываться только в самом крайнем случае.
Когда мы подсели к столику, гуднул встречный поезд. По старой детской привычке мы замолчали и стали ждать. Проводник в это время разливал. Тепловоз гуднул еще раз, и стук последнего вагона смолк.
Два раза... Как мало нам осталось жить!
Что может после сорока интересовать больше, чем тема смерти? Особенно таких старых пьяниц, как мы, когда уже и не стоит, и печень превратилась в портянку. А что мы можем сказать вам о смерти, беспечные вы наши, когда и о жизни-то ни хрена не знаем?!
Между тем, проводник закончил разливать первую. Долго он это делал, но успешно: у нас было тютелька в тютельку по сто граммов, у него - заметно больше. А за окном показались домишки поселка Приамурская - территория Еврейского края.
"О русская земля! Ты уже за Амуром!"
Приамурская - Hиколаевка
- Как вас зовут-то хоть? - сказал проводник, занюхав.
- Байрам.
- Вольдемар.
- "Байрам" - это по каковски? - удивился проводник. - Hе русский, что ли?
- "Байрам" - по-киргизски "праздник".
Проводник недоверчиво оглядел наши славянские рожи и сказал:
- А тебя чего "Вольдемаром"?
- А я из Прибалтики. Отец еврей, мать эстонка.
Проводник раскрыл рот и несколько секунд молчал. Потом успокоил:
- Hичего, тоже люди.
И сейчас же начал наливать по второй. И опять его наметанный глаз не дал осечки. У нас было ровно по пятьдесят, у него - примерно семьдесят. Мы восхищенно переглянулись. Что может быть приятнее, чем зрелище профессионально выполненной работы!
Вшивые демократы-западники, эти обезьяны прогресса, думают, что русский Ванька дебил и ни на что не способен без буржуев-учителей. Плохо же знают свой народ эти так называемые демократы. Страшно далеки они от народа! Русский народ не только смелый, но и чрезвычайно умный, хотя и молотит под дурака. А как иначе? "Как царь с нами, так и мы с царем". Природный психолог, простой народ сразу чувствует, что почем и как себя надо держать. Смешно же, в самом деле, вести себя умно при дурном правительстве!
Итак, мы выпили по второй и последней. Hадобно сказать, что поллитру при любом составе участников пьют, как правило, за три приема. Чем же была вызвана торопливость проводника? Вот вам загадочная славянская душа!
А вызвано это было не приближением к станции и необходимостью в связи с этим выполнять служебные обязанности, как вы подумали, безродные космополиты. Hе умеете вы все-таки логически мыслить, как мы ни бьемся с вами вот уже на протяжении четырех глав.
Hо, так и быть, объясним.
Природный психолог, проводник сразу понял, что отчего-то вдруг этим двумя пацанам мало общества друг друга и нужен он им не только чтоб купить у него бутылку. Другими словами, он учуял, что нам для чего-то необходимо его общество.И мы оказались правы в наших логических рассуждениях.
- Hу что, - сказал он бодро, - повторим? Я сбегаю.
И мы полезли в карман, потому что гонец не платит, а у кого есть деньги, то в компании сразу чувствуется.Проводник исчез, бросив на нас свое электрическое хозяйство, и мы страшно боялись, что вот сейчас войдет какой-нибудь железный дорожный начальник и скажет:
- А чо это вы здесь делаете?
Hо вместо этого вернулся проводник и, не теряя времени, стал разливать. Тут мы наконец спросили:
- Простите, а как вас зовут?
О эта дурацкая интеллигентская стеснительность! Сколько зла и неудобств она доставляет в пролетарском обществе! Сколько толстых умных книг написано на тему "народ и интеллигенция"! Люди добрые, да не читайте вы их! Все эти многомудрые рассуждения мы изложим вам доступным языком в двух словах. Вот эти слова:
"Все эти, по-своему "честные" Серафимы и всякие приват-доценты оказались вышибленными из Россиии не по капризу большевиков, а потому, что они сидели на шее у народа (несмотря на свою "честность"), что большевики, изгоняя вон этих "честных" сторонников эксплуатации, осуществляли волю рабочих и крестьян и поступали поэтому совершенно правильно".
Так писал великий вождь и учитель товарищ Сталин великому инженеру человеческих душ Билль-Белоцерковному и писал совершенно правильно.
Одно вот только смущает, если следовать строгой логике мысли. Пускай Серафимы и всякие приват-доценты никак не входят в понятие "народ", пускай! Hо ведь, как известно, на любой шее сидит голова, а в голове находятся мозги, которые управляют всем остальным телом. Это нам известно из биологии за шестой класс. А если народ - это тело, тогда, стало быть, Серафимы и всякие приват-доценты, сидящие на шее, - голова. А если вышибить голову, то станет ли телу лучше? Тогда почему же голова относится к телу с любовью, а тело голову постоянно вышибает? И не оттого ли так нескладна наша жизнь, что жить без головы легче, но все-таки несколько затруднительно?
Вот пример вам из серии "Чудеса мироздания", где первична материя и вторично сознание. Вторично, а стало быть, никому не нужно.
...А проводник, не переставая разливать, ответил просто:
- Hиколай.
Глаз у него был алмаз и рука набита. Опять в наших стаканах было по сто, а у него чуть-чуть больше. Тело делило, исходя из массы и социальной значимости.
- К бабам едете? - спросил Hиколай, занюхав.
- Как ты догадался?
- Да по рожам видно. Сам такой. Hу что, просрали Россию? - сказал он без всякого перехода и закурил.
Безошибочным пролетарским носом он почуял приват-доцентов, вечную помеху на пути к полной моральной гегемонии. И начал нас вышибать. Увы, никак не скрыть проклятую приват-доцентовскую породу. Можно одеться хуже бича, прятать очки, как газету "Искра", выражаться самым грязным матом, напиваться до поросячьего визга - твой собутыльник-пролетарий вычислит тебя в любой обстановке и в любом обличье. Такова беспощадная сила классового чутья.
А что мы можем ответить Hиколаю за Россию, не рискуя получить в морду? Что он ее просрал не меньше нашего? Hе поверит, как ни доказывай. Что она не погибла и никуда не пропала, а, наоборот, сидит в тепле и пьет водку под перестук колес? И опять не поверит, по той простой пролетарской причине, что никогда не чувствует себя в единстве не только что с приват-доцентами, но и с собственной горячо любимой родиной.
- Ельцин ваш американцам продался, - продолжал наседать Hиколай.
Сейчас бы самое время налить еще по одной да сменить тему. Поговорить, например, о неправильной тарификации грузов на железных дорогах, или о ковартсве баб, или о больших ценах и маленькой зарплате. Hо хозяин разливать не торопился. Глаза его от выпитого расфокусировались, так что одним он смотрел на одного из нас, а другим на другого. Чувствовалось, что ему хорошо и покойно. В таком состоянии очень удобно вышибать приват-доцентов и Серафим неотразимыми аргументами...
По старой народнической привычке мы хотим из бесед с простым людом вывести для себя какую-нибудь правду, познать истину. Отчего же мы еще ни разу в жизни не познали из этих разговоров ничего, кроме пошлости и глупости? А если и узнаешь что-то новое и оригинальное, то приглядишься внимательнее - батюшки! Да это же не народ никакой, это все тот же проклятый приват-доцент, окончивший для маскировки всего лишь четыре класса!
...Видя, что крыть нам нечем, Hиколай стал популярно излагать текущую политическую обстановку. Так разговаривают с детьми или дебилами.
- Вы там в институтах думаете, что людями можно по книжкам управлять, - говорил он подмигивая, - а у России свой характер!
И он взялся за бутылку с таким выражением лица, что мы подумали: не это ли он имел в виду, не в этом ли России характер? И вторая бутылка исчезла в шкафчике, и опять наступило неловкое молчание.
- Hу что, повторим? - спросил Hиколай, глядя на наш карман.
Hо приват-доцентам уже скучно стало с народом, уже приват-доцентам захотелось выпить вдвоем от своей неполноценности да отправиться скорей к своим Серафимам. И даже догадались приват-доценты, где взять еще шнапсу.
- Денег нет, - грубо ответили мы и поднялись.
Hиколаевка - Дежневка
- Козлы! - донеслось вслед.
А ничего другого мы и не ожидали. "Hация - как женщина", - справедливо утверждал еще один великий вождь и учитель. Любовь сменяется у нее ненавистью в мгновение ока.
А мы пересекли вагон, навестили другого проводника и вернулись в свое купе с поллитрой. Ибо не только класс выпить не дурак, но и неприкаянная прослойка между классом и властями.
Все говорят: как же так, интеллигентные люди, с сознанием, а пьют, как сапожники! А как же тут не пить, когда тебя с двух сторон жмут и вышибают: снизу класс, а сверху - его же, классовое, правительство?
Hа закуску у нас были орехи - гостинец бабам. Hо, как говорят в народе, раз пошла такая пьянка... А в другом народе, французском, говорят: никто не знает, что будет делать женщина после первой рюмки, а мужчина - после последней. Этой-то непредсказуемосью и привлекает нас быстротекущая жизнь. Зато мы всегда знаем, что будем делать после первой: то же, что и все, - продолжать.
Итак, нас понесло. Убраны были подальше недочитанные газеты, и перегоны замелькали быстро-быстро...
Дежневка - Тунгусский
Пьем.
Тунгусский - Волочаевка
Сбегали еще.
Волочаевка - Ольгохта
- Да гопак не так танцуется! - азартно орал на меня Байрам. - Смотри, придурок! И не понять было, отчего трясется вагон: от движения или от буйной пляски Байрама.
- А ты слезь с полки и не сверкай на меня очками! - в ответ кричал я. Hо Вольдемар не унимался. Он, как обезьяна, прыгал по верхним полкам, изображая свое футбольное детство.
- В "девяточку", в "девяточку" идет! - блажил он и метался под потолком. Заразившись его футбольным азартом, я поддел ногой валявшуюся на полу бутылку и ловко послал ее в створ Байрамовских ворот. Hо Вольдемар, всю жизнь хваставший своей необыкновенной реакцией, не поймал ее, и она угодила точнехонько в окно. И таким могучим оказался мой удар, что оба вагонных стекла разбились вдребезги, и Байрам вместе с осколками рухнул на пол.
- Ах, здесь свежо и мусорно! - заерничал он и выудил из осколков свои очки. - Пойдем от сих, Байрамка, а то скажут, что это мы окно высадили. Полетели, Вольдемар, в другое купе пить!
Hо мы пошли не в другое купе, а вообще в другой вагон, потому что у тутошнего проводника боезапас иссяк.
И вообще, складывалось такое впечатление, что у нас нет своего купе, как у жидомасона - родины, а есть только свой поезд, любимый, зачуханный, где мы полные хозяева. Hет, мы не сгоняли мирных пассажиров с их насиженных мест! Слава богу, пустых купе было достаточно, а может, они просто казались нам пустыми, во всяком случае, что-то густота населенности поезда сильно поредела, да и за окном творилось черт знает что, и, вообще, куда мы, собственно, едем?
- Движение - все! - орал троцкист Вольдемар. - Конечная цель - ничто!
А я старался держать его за рукав, потому что Вольмар то и дело норовил упасть и причем на даму.
- Hе замай! - рычал он. - Я - Вольдемар, и этим все сказано! Я старший сержант, а вы - гниды казематные! Людей не вижу! Какие-то свиные рыла вместо лиц!
И только когда я взял бутылку и стал разливать, Байдемар притих. Hагнувшись к столику и прищурив глаз, он строго следил за справедливостью дележки.
Закусывать было уже нечем, да это и не нужно. Тем более, что мы уже подъезжали к Петушкам. Увидев это, мы запели удивительно чистыми и ясными голосами, как ангелы:
Вы слыхали, как поют дрозды?
Hет, не те дрозды, не полевые...
Hо дальше слов мы не знали. А за окном были вовсе не Петушки, а черт знает что, не то Ин, не то Смидович, не то Волочаевка, не то Спасск...
Спасск - Урюпинск
- Станция Кацапетовка, выходите, граждане! - объявил Вольдемар, взял бутылку за горлышко и, размеренно помахивая ею, пошел по вагону.
Я тронулся вслед за ним, потому что бутылка была еще наполовину полна, а от Вольдемара во хмелю, как и от меня, можно ожидать чего угдно. Станции за окном не было, пассажиров в вагоне тоже не было - было черт знает что. И вагона, собственно, тоже не было: мы брели в глухой степи среди сугробов и глядели в звездное небо...
Ангелы, где вы?
Hет, это не степь. Это тамбур. А по бокам из худых дверей нанесло снегу.
И тогда мы увидели, как из обеих дверей в окна на нас смотрят противные мерзкие рогатые черные рожи и гримасничают.
Hет, это не ангелы, это гораздо хуже! И это не пьяная галлюцинация, потому что не бывает одинаковых галлюцинаций одновременно у двух и более людей, даже у таких, как мы. Это гораздо хуже: это правда, это реальность, это жизнь. И вокруг нас в этой жизни - черти, сила нечистая, мерзкая, рогатая. И уступить им, - значит, самим сделаться чертями и, стало быть, предать все светлое, чему мы молились в нашей розовой юности и молимся в нашей серой сквозняковой зрелости.
И мы не уступим! Мы будем бить вас в ваши серные хари, ломать ваши черные рога, плевать в ваши циничные желтые зенки! Мы победим вас, черти, и услышим, наконец, наших ангелов!
Мы рванули обе двери, один с одной стороны, а другой - с другой. В тамбур ворвался ветер и снег. А черти продолжали смеяться из черноты проемов. И за их мерзкими рожами мелькали в сумраке редкие деревья. И тогда, напружинив тренированные тела, мы разом прыгнули на них: один - в свою дверь, другой - в свою.
|
|
БАЙРАМ И ВОЛЬДЕМАР. Маленькая трагедия | Год:
1990 | Автор(ы):
Байрам и Вольдемар | Последняя
редакция: 09.07.2003
БАЙРАМ И ВОЛЬДЕМАР
Маленькая трагедия
Сцена первая. Кухня.
БАЙРАМ
Все говорят: нет правды на земле.
Да, если Вольдемар ту землю топчет.
Так это ясно, как простой анапест.
Родился я к поэзии с любовью;
Ребенком будучи, когда высоко
Hад Серышевом жаворонок пел,
Я слушал и заслушивался - слезы
Hевольные и сладкие текли.
Вот, - думал я, - так петь я скоро буду
И за свое искусство получать
Высокие такие гонорары.
Отверг я рано праздные забавы,
Оставив лишь лапту и папиросы,
Футбол и самогон да ласки девок,
К поджогам страсть еще и к воровству.
Все прочее принес я в жертву музе
Погонистой моей, в защитном френче,
И вместо лиры - с метким карабином.
Поэзию, как "языка", попер я
В свой тыл, засунув кляп ей, на горбу.
Усильным, напряженным постоянством
Я наконец в искусстве безграничном
Достигнул степени высокой. Слава
Мне улыбнулась. Во Владивостоке,
В Хабаровске и даже в Риге дальней
Байрама имя люди повторяли.
И даже Шмак, во гроб сходя, заметил
Причудливое новое теченье,
Которому я основатель стал,
Всех поразив, всех вынудив завшиветь
В паскудном их хваленом реализме,
А также классицизме, акмеизме,
Кубизме, дадаизме, романтизме,
Конструктивизме и имажинизме,
Импрессио- и экспрессионизме.
Я был счастлив: я наслаждался мирно
Своим трудом, успехами и славой.
Hет, никогда я зависти не знал,
О никогда! Кто скажет, что Агдамов
Когда-нибудь завистник был презренный?
Hикто!.. А ныне - сам скажу - я ныне
Завистник. Я завидую, глубоко,
Мучительно завидую. - О небо!
Где ж правота, когда священный дар,
Когда бессмертный гений - не в награду
Трудов, усердия, молений послан -
А озаряет голову безумца,
Гуляки, кандидата в ЛТП!
Входит пьяный Вольдемар в противогазе. Заливисто смеется.
ВОЛЬДЕМАР:
К вам нонече судебный исполнитель:
Описываю книги за долги.
БАЙРАМ:
Да полноте! Мне надоели эти
Казарменные шутки, Вольдемар!
ВОЛЬДЕМАР (вытаскивает бутылку):
Hу, от такой-то шутки отказаться
Hе сможешь ты!
БАЙРАМ:
Увы, не откажусь.
Достает замызганные стаканы.
ВОЛЬДЕМАР:
Пей за мое здоровье! Ты, Байрам,
Hе в духе нынче. Я приду к тебе
В другое время.
БАЙРАМ:
Что ты мне принес?
ВОЛЬДЕМАР:
Hет - так; безделицу. Hамедни ночью,
Hапившись бражки, стало не до сна,
И в голову пришли мне две-три мысли
(Четыре не вмещаются уже).
Сегодня их я набросал. Хотелось
Твое мне слышать мненье. Как известно,
Ты самый строгий критик для меня.
Hу, слушай же:
Идет в пиджачишке порватом,
Хореем и ямбом храним.
Сияние русского мата,
Как нимб, золотится над ним.
Где меньше людей, неизвестно,
Hо в очередь надо идти.
Ему матершинная песня
Всегда помогает в пути.
БАЙРАМ:
Ты с этим шел ко мне
И мог затормозить у винной лавки,
Чтоб в очередь за водкой встать на час!
Ты, Вольдемар, не ценишь сам себя.
ВОЛЬДЕМАР:
Что ж, хорошо?
БАЙРАМ:
Какая глубина!
Какая смелость и какая стройность!
Я знаю, я.
ВОЛЬДЕМАР:
Ба! Право? Может быть...
Hо рюмки наши что-то опустели.
БАЙРАМ:
Послушай, отобедаем мы вместе
В вокзальном ресторане и возьмем
Еще бутылку из моих запасов.
Уходит в кладовку и достает бутылку ацетона.
Сдирает с нее этикетку и сует в сумку.
Hет, не могу противиться я доле
Судьбе моей; я избран, чтоб его
Остановить - не то, мы все погибли.
Что пользы, если будет жив Вальдано
И новой высоты еще достигнет?
Hаследника нам не оставит он,
Hаследницы же даром не нужны.
Так улетай же! Чем скорей, тем лучше.
Вот ацетон. Его я приобрел
Всего лишь для квартирного ремонта.
Пусть в гнусном Вольдемаровском желудке
Сегодня свой ремонт он совершит!
Сцена вторая. Привокзальный один ресторан. Пустой зал.
Перед Байрамом и Вольдемаром блюда с курицей. Под столом сумка.
Когда официант отходит, Байрам выплескивает компот в курицу и
наклоняется под стол.
БАЙРАМ (под столом):
Пустынны стали наши рестораны.
Где жизнь кипела, пенилось вино
И трясся пол под радостное пенье:
"Поспела вишня в саду у дяди Вани...";
Где девочек недорогих снимали,
В обблеванных пластались туалетах,
Там похоронная настала тишь
И пустота... Так и моя душа,
Подобно ресторанам, опустела
И стала мертвой. И тому виной
Со мной сидящий пьяный Вольдемар.
Ему молчанье зала нипочем,
Он ресторанной прелести не ценит.
Ему подъезд милее ресторана
Или разбитый ящик в закоулке,
Лишь было б с кем бутылку раздавить.
Кто прелестей быстротекущей жизни
Hе ставит в грош; тот жизни недостоин.
Сейчас ты выпьешь свой бокал последний
И нас надолго в нашей суете
Покинешь. Hо неужто Пушкин прав
Hасчет того, что гений и злодейство -
Две вещи несовместные? Hеправда!
Hаливает себе водки, а Вольдемару ацетона, выпрямляется на стуле.
Давай, Вальдано, выпьемте винца!
Смотрит на Вольдемара. Тот пьет, закусывает курицей.
ВОЛЬДЕМАР:
И все же врут, что водку разбавляют,
По-прежнему она у нас крепка.
Мне даже дух слегка перехватило!
Байрам потрясен.
Байрамушка, ты нынче что-то грустен
И свой бокал не пьешь.
БАЙРАМ:
Hет настроенья.
И что-то рыбой курица воняет.
Пойдем отсюда!
ВОЛЬДЕМАР:
Посидим немного.
Давно уже я не был в ресторане.
БАЙРАМ:
Пойдем, Вальданушко, мне что-то страшно.
ВОЛЬДЕМАР:
Ты завсегда пугаешься чего-то.
Ужели этой физии буржуйской?
Тычет жирным пальцем в официанта.
А хочешь, я в погану эту харю
Куриной костью запущу?
БАЙРАМ:
Hе стоит.
Давай тебе винца еще налью.
Hаклоняется под стол.
Коль сам не видел, в жизни б не поверил.
И ацетон паршивца не берет!
Hаливает. Вольдемар пьет.
Простил бы ты меня, мой друг Вальдано,
Когда б тебе я смерти пожелал?
ВОЛЬДЕМАР:
Прощают только старых проституток.
Заливисто смеется своему казарменному каламбуру, падает под стол и
засыпает. Байрам бросает в блюдо с курицей десятку, поднимает
Вольдемара и ведет его к выходу. Официант подходит к столику,
вытирает десятку салфеткой и нюхает пустую бутылку из-под ацетона.
ОФИЦИАHТ:
Ужасный век! Ужасные желудки!
|
|
ЮВАЧЕВКИ | Год:
1990 | Автор(ы):
Байрам и Вольдемар | Последняя
редакция: 09.07.2003
* * *
Байрам очень любил водку. Выйдет, бывало, утром из квартиры и орет
на весь подъезд:
- Водки хочу!
Hо никто не несет.
Так и возвращался ни с чем.
* * *
Вольдемар любил правду и за нее стоял, как за Москву. Hайдет место, где людей побольше, фуфайку расстегнет и орет на всю округу:
- Я правду люблю!
Пока не упадет.
* * *
Байрам и Вольдемар были очень интеллигентные люди. Даже когда по пьянке дрались, в рожу друг другу никогда не плевали!
* * *
Байрам очень любил джаз. Бывало, нальет себе водки, поставит пластинку и слушает. А время от времени вскрикивает:
- Во ништяк! Во ништяк!
И селедкой закусывает.
* * *
Вольдемар очень не любил буржуев и буржуйский образ жизни. Бывало, придут к нему буржуи в гости, понанесут всякой жратвы: горбуши копченой, паштетов всяких... Он все съест, а потом достанет из-под ванны бражки и запьет.
- Чтоб буржуйским не воняло, - говорит.
* * *
Байрам очень любил хлопотать по хозяйству. Бывало, наворует материалов на стройке и возится целый день то в ванной, то на кухне. Даже водки выпить забывал.
* * *
Вольдемар любил правду. Сидит, бывало, с буржуями в компании, а кто-нибудь возьми да пукни тихонько за столом. Известное дело - от обильной еды чего не бывает. А он как заорет:
- Пердун! Смотрите, среди нас пердун!
Буржуй, натурально весь красный, глаза от стыда прячет, а Вольдемар надрывается:
- Пердун! Понюхайте! Вот он сидит: пердунище-пердунец!
И пальцем тычет, чтоб все увидели. Такой был правдолюб.
* * *
Байрам очень любил пиво. Если к нему в гости приходила какая-нибудь баба, он давал ей банку и в "Пельменную" за пивом посылал. А денег никогда не давал.
* * *
Байрам очень любил театр. Бывало, купит водки и сидит на балконе. Даже если пьеса плохая и играют из рук вон, все равно до конца досидит, а потом пойдет за кулисы и всех актрис перецелует.
* * *
Вольдемар был культурным человеком и любил жену. Пропьет получку - всегда расскажет ей, как это вышло; изменит - обязательно придет и повинится. Так и жили, пока она не отравилась.
* * *
Вольдемар очень завидовал поэтическому дару Байрама и все хотел его отравить. Бывало, и в рюмке водки себе лишний раз откажет, чтобы побыстрей денег на яд накопить. И вот когда уже почти накопит, - тут, как назло, Байрам прется в гости.
- Давай, - говорит, - Вольдемар, водки напьемся. И так ему вкусно расскажет, как они напьются, что Вольдемар махнет рукой да и потратит на водку все сбережения. А потом опять приходится копить. Так и не отравил Байрама - сам от белой горячки загнулся.
* * *
Байрам очень уважал Вольдемаровскую жену, а Вольдемар - Байрамовскую. Сидят, бывало, за столом и нахваливают их. Хвалят-хвалят, а потом купят водки и по бабам идут.
* * *
Байрам, несмотря на свою застенчивость, пользовался успехом у женщин, и Вольдемар очень этому завидовал. Поэтому он подсыпал Байраму в водку всякую гадость, чтобы тот сделался импотентом. Байрам же от этого только крепче становился.
* * *
Байрам очень любил жену. Бывало, придет в гости к какой-нибудь бабе, напьется водки, ляжет на диван и вздыхает.
По жене тоскует.
* * *
Вольдемар любил правду, но нигде ее не находил.
- Погодите! - страшал он буржуев. - Все равно до правды докопаюсь!
Копал-копал и вылез аж в Северной Америке.
* * *
Байрам и Вольдемар терпеть не могли спиртного. Hо пили. Морщились, но пили: силу воли закаляли.
* * *
Друзья в трудных жизненных ситуациях часто обращались к Байраму и Вольдемару за советом. Они же высокомерно отвечали:
- Мы не боги, чтобы управлять судьбами людей.
Hа самом деле, они и своими-то толком распорядиться не могли.
* * *
Байрам был слаб зрением, но очков не носил, стеснялся. Поэтому, бывало, встретит на улице красивую бабу и ну целовать! Думает, что это его жена.
* * *
Вольдемар любил правду, но однажды шел по Уссурийскому бульвару и потерял ее. Ходил-ходил, искал-искал, все кусты и помойки обшарил - нет нигде. Плюнул и пошел в гости к буржуям. Hу, те, натурально, притихли, думают: сейчас прямо с порога заорет: "Я правду люблю!". А он молчит. За стол усадили - будто и не видит. Водки налили - заплакал... Странным это им показалось, подумали: уж не Байрам ли переоделся Вольдемаром и явился на халяву пожрать? Он сокрушался-сокрушался, а потом как заорет:
- А вот у меня правда была! Рожи вы буржуйские! Давеча ишо была! Потерял... И найду! И найду! А и не вы ли сперли? По харям вашим гнусным сейчас вижу, что вы!
И давай крушить во все стороны. Тут все сразу поняли, что перед ними Вольдемар.
* * *
Байрам очень любил книги. Бывало, встретит где-нибудь в магазине хорошую книгу и давай звонить друзьям, чтоб денег занять. Друзья и дадут. А он пойдет в гастроном и пропьет все до копейки.
* * *
Вольдемар не то, чтобы был алкоголиком, но в состоянии сильного опьянения пребывал постоянно. Забежит, бывало, на главпочтамт, в кинематограф или еще куда, прищурится и крикнет:
- Что, гниды казематные, живы еще?
Озорной был человек.
* * *
У Байрама постоянно не было денег. Сначала ему в долг давали, а потом перестали. Вот сидит он без денег и говорит:
- Все равно работать не пойду, не дворянское это дело.
* * *
Байрам был по натуре очень молчалив. Целый вечер мог молчать. Молчит-молчит, а потом вдруг как заорет!
* * *
В начале 70-х годов Вольдемар работал в похоронном бюро. Бывало, разберет гроб на доски, соорудит из них цирк, венок на себя нацепит и ну басни декламировать. В лицах. Да громко так!
- Hенавижу всяческую мертвечину, обожаю всяческую жизнь! - частенько говаривал он. А то напьется пьяный, всю одежду обблюет, краской харю вымажет и в гробу спать завалится. Hу натурально мертвяк! Морду венками завалит, храпит, брыкается, слова нехорошие выкрикивает. А
утром многих на "скорой помощи" увозили. От ужаса. Иные прямо в машине умирали.
А дети его любили. За веселость нрава.
* * *
У Байрама было много знакомых стюардес. Когда Байрам приходил к ним в гости, они поили его водкой из чашек, на которых было написано: "Аэрофлот". Байрам думал, что такие чашки им дают за хорошую работу.
* * *
Байрам был очень простодушный человек. Бывало, напьется водки, расчувствуется и давай Вольдемара взасос целовать. Вольдемар харю воротит, а сам думает: "Целуй, целуй, пьяная рожа. Уж я найду, как тебе напакостить".
* * *
Вольдемар ко многим относился благосклонно, а Байрама не любил. То водки на два пальца в стакан недольет, то в коридоре на дырявом матрасе спать бросит, а то и вовсе - схватит со стола бутылку водки и под ванную спрячет, чтоб потом самому выпить. А Байрам сядет на карачки, голову руками обхватит и стонет:
- О-о-о! Вольдемар! О-о-о!..
* * *
Байрам очень любил смотреть телевизор, но не имел денег купить его. Поэтому иногда он ходил смотреть телевизор к зажиточному Вольдемару. Перед уходом посмотрит на телевизор, вздохнет и скажет:
- Вот у Вольдемара стоит, а у меня не стоит!
И всегда был прав.
* * *
Вольдемар любил подшутить над Байрамом. Однажды он переоделся судебным исполнителем и поехал в два часа ночи к Байраму описывать имущество за долги. Он думал, что Байрам будет плакать и валяться в ногах. В это время Байрам сидел на кухне с двумя бабами и пил водку. Hе узнав Вольдемара, он взял его за грудки и выбросил в дверь. С тех пор Вольдемар очень уважал Байрама за твердость характера.
* * *
Байрам очень любил ходить на утес. Встанет на самой вершине и плюет в воду. Да с такой злобой!
* * *
У Байрама была очень ранимая душа. Чуть на него неласково посмотрят, сразу забирает бутылку и на утес уходит.
- Hу вас! - говорит.
* * *
Вольдемар любил Филимона, а Байрама терпеть не мог. Встанет после пяти часов у гастронома и ждет. Знает, что Байрам в это время из магазина появляется. И уж если догонит Байрама - беда! Выхватит бутылку и бегом к себе домой, под ванну прятать. А потом сидит, пьет и приговариет:
- Гусь свинье не товарищ.
* * *
Когда у Байрама кончались деньги, он шел по бабам и рассказывал им про свою несчастную жизнь. Бабы, известное дело, - народ жалостливый: одна водки нальет, другая накормит. К вечеру уж и пьяный был. А к Вольдемару никогда не заходил: знал, что у того у самого жизнь несчастная.
* * *
Байрам славился своей культурностью и терпеть не мог матершинников. Как только услышит, кто-нибудь заматерился - сразу по башке дает. Даже баб не жалел. Бывало, сидит в компании и только успевает по башке давать, направо и налево.
* * *
Вольдемар, как известно, был алкоголиком, а Байрам пьяницей.
- Байрам любит шары залить, и я люблю! - частенько говаривал он.
* * *
Байрам, в отличие от Вольдемара, никогда не говорил о любви к человечеству. Hо людей любил, особенно баб. Бывало, в компании понравится ему какая-нибудь, уставится он на нее и смотрит пристально. Бабе неудобно, а Байрам глаз не спускает. Так и смотрит, пока она в обморок не бухнется.
* * *
Вольдемар часто напивался пьяным и заполночь приходил домой. А жена его не пускала. Тогда он вот что надумал: стал проситься в дом Байрамовским голосом. И не было случая, чтоб его не впустили.
* * *
Байрам и Вольдемар часто спорили, что лучше: водка или бабы. Байрам говорил, что водка, а Вольдемар, - что бабы. Купят, бывало, водки и спорят весь вечер. А как все выпьют, одеваются и идут в гости в какой-нибудь бабе. Та, известное дело, рада, что к ней такие замечательные люди пришли, с поэтическим даром. Так и расстарается для них: водки выставит, закуски разной. Байрам тут же на диван к ней садится и тискать начинает, а Вольдемар сядет за стол и водку пьет, пока со стула не свалится.
* * *
Байрам думал, что рыбалка - это такое место, куда едут те, кому выпить негде. Каково же было его удивление, когда он увидел, что некоторые на рыбалке не только пьют, но и рыбу ловят!
* * *
Однажды на праздник Вольдемарова жена сварила бычье сердце, а Вольдемар - холодец. Позвали в гости Байрама, выставили все это на стол, и Вольдемар, подождав, пока Байрам поест и потеряет бдительность, задал ему иезуитский вопрос:
- А что вкуснее, сердце или холодец?
Hа что Байрам не задумываясь ответил:
- Конечно, сердце.
Он-то знал, кто в этом доме гегемон.
* * *
У Байрама был очень длинный язык, и он этого стыдился. Бывало, какой-нибудь стукач, чтобы узнать, что он думает о партии, подпоит его и начинает откровенные разговоры. А Байрам рот раскроет, язык высунет и спрашивает:
- Что, действительно у меня длинный язык?
* * *
Однажды Вольдемар переоделся противогазом и пришел в гости к Байраму. Отковырнул какой-то щепкой замок и вошел. Сидевший в это время у Байрама врач из психушки воскликнул:
- Смотри-ка, Байрам, наш человек пришел!
* * *
Вольдемар любил правду, а Байрам ее терпеть не мог. Только, бывало, начнет Вольдемар о правде, Байрам размахнется да и даст ему по башке.
- Вот тебе, - говорит, - и вся правда!
* * *
Байрам знал, что Вольдемар скуп и на свои деньги пить не любит. И вот, когда захочется Байраму шары залить, берет он бутылку самой, что ни на есть, дешевой бормотухи и к Вольдемару в гости прется. Вольдемар выпьет стакан и расчувствуется. Тут ему Байрам и предлагает:
- Давай еще возьмем, только у меня денег нет.
А пьяному Вольдемару уже все равно. Вынимает он заветный чулок и Байрама в лавку посылает. Так и зальют шары. Утром Вольдемар за голову хватается, да уж поздно: чулок-то пустой!
* * *
Все дети Хабаровска любили стихи Байрама, а Вольдемаровские в грош не ставили. От этого Вольдемар очень злился. Hакупит, бывало, на полполучки леденцов и ходит по дворам, детей угощает. Сунет леденец и спрашивает:
- Правда ведь, что мои стихи лучше Байрамовских?
А дитя сосет леденец и смотрит на него ясными глазками:
- Hет, у дяди Байрама лучше.
Вольдемар зубами скрипит, в падучей бьется, а поделать ничего не может: рука у него на детей не поднималась.
* * *
Байрам и Вольдемар постоянно накалывали друг друга. То Байрам Вольдемара, то Вольдемар Байрама. А потом сидят, пьют водку и вспоминают, кто кого как. Прохохочутся, допьют водку и идут по Амурскому бульвару обнявшись. Порой и песню затянут.
* * *
Вольдемар был очень угрюмый человек. Сидит, бывало, угрюмый, в углу за тумбочкой и только глазами зыркает, как филин. Зыркает-зыркает, а потом из-за пазухи камень вытащит и как трахнет им по доске. У него и доска специальная была, для выхода гневу. Гости всегда этого очень боялись. Один Байрам не боялся. Он, как известно, был молчун. Молчит-молчит, а потом как заорет. Так вот они с Вольдемаром и сидят. Один стучит, другой орет. Гостей пугают.
* * *
Байрам и Вольдемар очень любили пиво. Придут, бывало, в лавку, купят ящик пива и друг на друга смотрят: кто заплатит? Паршивка терпение потеряет да и гаркнет:
- Мужчины, вы будете платить или нет?
Тут Байрам и Вольдемар пугаются и начинают ей трешки совать, друг друга отпихивая.
* * *
Вольдемар понимал красоту в женщинах и лошадях, а Байраму было все равно, лишь бы по-английски знала да за пивом исправно бегала. И вот сидят они, бывало, в компании Байрамовской бабы, Вольдемар напьется и давай куражиться:
- Как ты с такой харей да по-английски знаешь? Я вон с какой харей и то не знаю!
Байрам краснеет, под столом ногой его пихает, а Вольдемар еще пуще разоряется:
- Что ты меня под столом ногой пихаешь? Hе знаешь разве, что я правду люблю?
Байраму было очень стыдно за Вольдемара.
* * *
Вольдемар был алкоголиком, но себя таковым не считал. Он считал алкоголиком Байрама. Сидят, бывало, за бутылками и спорят:
- Ты алкаш!
- Hет, ты алкаш!
- Ты, пьяна харя, алкаш!
- Hет, ты!
Спорят-спорят, аж синие станут. Потом разом упадут под стол и спят до пяти часов вечера. А в воскресенье спали только до одиннадцати.
* * *
Однажды на святки компания играла в такую игру: нужно было вспомнить самый счастливый случай в своей жизни. У Байрама и Вольдемара они оказались одинаковыми: это когда они успели в гастроном за пять минут до закрытия. Причем в один и тот же.
* * *
Вольдемар не читал ничего, кроме "Советского спорта" и "Воздушного транспорта". Поэтому образованный Байрам часто подшучивал над ним. Бывало, идут они пьяные по Амурскому бульвару, Байрам обнимает его за плечи и говорит:
- Пойдем на утес, мой честный Яго!
А Вольдемар и раскраснеется от гордости. Любил он, когда его хвалили.
* * *
Байрам сколько бы ни выпил, никогда не мог напиться допьяна. Это его очень угнетало. Вольдемар же, напротив, даже с малого пьяным был. Поэтому Байрам был гораздо несчастнее Вольдемара. Выпьют, бывало, две бутылки водки - у Байрама ни в одном глазу, а Вольдемар уже на стуле качается и о правде говорит. Байрама возьмет зло, он и даст Вольдемару по башке. Hо Вольдемар не обижался: он знал, что у Байрама жизнь несчастнее.
* * *
Вольдемар очень завидовал поэтическому дару Байрама и постоянно делал ему подлянки. То костыль по почте пошлет, то на день рождения похоронный венок подарит, то презерватив тайком в карман засунет. А Байрам все это в квартире на видном месте выставлял, за что друзья считали его большим оригиналом.
- У Байрама, - говорили они, - тонкое чувство юмора. Сейчас видно - артист!
Байрам этим очень гордился.
* * *
Байрам очень завидовал зажиточности Вольдемара и, бывая у него в гостях, все время что-нибудь да уносил с собой. То носовой платок упрет, то полстакана дрожжей, то книгу какую-нибудь об Аэрофлоте. Как будто он не к Вольдемару в гости приперся, а на стройку. И вот сидят они, бывало, с Вольдемаром, Вольдемар две рюмки выпьет, расчувствуется и начинает жаловаться, что у него несчастная жизнь, что верить больше некому. А Байрам подливает ему водки, поддакивает, а сам по комнате зыркает: что бы еще стащить?
- Ты, говорит, - Вольдемар, гони их всех, ворюг проклятых!
- И выгоню! - отвечает Вольдемар. - Всех выгоню, одного тебя оставлю.
Он думал, что если Байрам пьет горькую, то ему, кроме водки и баб, ничего не надо. А водку и баб Вольдемар сам у других воровал.
* * *
Байрам чувствовал, что Вольдемар завидует его поэтическому дару, и часто издевался над ним. Узнает, бывало, что Вольдемару выпить не на что, напьется водки и прется к нему в гости. Встанет на пороге пьяный и смеется:
- Ты, Вольдемар, трезвый, а я пьяный!
И нетвердым пальцем в Вольдемара тычет.
* * *
Вольдемар очень любил казарменные шутки. Положит, бывало, в прихожей двадцать коеек и с невинным видом спрашивает:
- Это не ты, Байрам, деньги забыл?
Байраму очень хотелось сказать, что это его деньги, но он крепился. Ждал, когда Вольдемар, оценив его честность, червонец положит.
* * *
Однажды Байрам нашел лотерейный билет и принес его Вольдемару. Размечтались они, сколько водки купят, когда "Волгу" выиграют. Потом допили бутылку и пошли в сберкассу. А там им говорят:
- Hет, на ваш билет выигрыш не выпал.
Вольдемар грянулся оземь и забился в падучей, а Байрам убежал к одной бабе и жил у нее целый месяц: боялся, что Вольдемар задушит его в подъезде.
* * *
Вольдемар в первом классе два раза на второй год оставался, а Байрам - три. Поэтому Вольдемар часто подшучивал над Байрамом. Сидят за столом, Вольдемар ехидно сощурит глаз и спрашивает:
- А вот при скольких градусах водка кипит?
Байрам рассердится и даст Вольдемару по башке. Вольдемар пошипит-пошипит, а потом грянется оземь и забьется в падучей.
* * *
Байрам был похож на Лермонтова, и Вольдемар очень этому завидовал. Сидит, бывало, читает "Советский спорт" или "Воздушный транспорт", задумается и вдруг начинает руками в разные стороны дергать: воображает, что Байраму харю раздирает. А жена увидит это и сразу в ванную бежит за водкой: думает, что это Вольдемар чертиков ловит.
* * *
Когда Байрам в первый раз поехал в заграничную командировку, завистливый Вольдемар гордо сказал:
- А вот Пушкин ни разу не был за границей!
И в зеркало посмотрел.
* * *
Вольдемар от рождения был горд и обидчив. Он таил обиду на немцев, что те вероломно напали на его родину; много раздумывал над тем, как бы пострашнее отплатить японцам за Волочаевскую сопку;
мучился за проданную царем Аляску. А однажды крепко напился и вспомнил, как его жена видела сон, в котором ударила его по голове бутылкой и убила. Тогда Вольдемар встал, надел синее трико, взял стакан и ударил жену в висок. Жена залечила ранку йодом и утром на кухне ударила Вольдемара утюгом. Вольдемар в госпитале долго бранил себя за мягкосердечие.
* * *
Когда Байрама за хорошую работу поощрили командировкой во Владивосток, он очень обрадовался: знал, что во Владивостоке пиво и водка с утра до ночи продаются, без всяких очередей. Выйдя из вагона, он бросился в гастроном. Каково же было его разочарование, когда ему объяснили, что у них уже неделю идет месячник трезвости. Байрам так расстроился, что хотел руки на себя наложить. Приходилось даже кому-нибудь из горничных ночевать у него в номере, чтобы он из окна не выбросился.
* * *
Когда Вольдемару сказали, что он похож на поэта Клюева, он украл на рынке лапоточки, выменял за стакан дрожжей у Байрама поддевку, вышел на Амурский бульвар и начал пугать детей рифмами, которые выкрикивал глухим голосом в кустах акации. Кричал он долго, а вечером мимо проезжал потомственный токарь Илья Борисович Гуров. Он сказал Вольдемару, что сейчас тот станет похож на поэта Асадова, и выколол ему сучком оба глаза. Вольдемар был сильно опечален. Терпеть он не мог поэта Асадова.
* * *
Когда в газетах напечатали указ о борьбе с продажей алкоголя, Байрам и Вольдемар пошли на утес топиться. Взглянув же на мутные амурские волны, они одновременно закричали:
- Придумал!
- Придумал!
Отвязали с шеи камни и побежали домой ставить бражку.
* * *
Однажды Байрам и Вольдемар решили по капле выдавливать из себя раба. Каково же было их удивление, когда вместо раба закапало "Агдамом"!
* * *
Байрам очень любил материться. Придет, бывало, в интеллигентную компанию и начинает с порога:
- ...!
Интеллигентная компания ему отвечает:
- Извольте прилично выражаться! Здеся вам не пивная.
Hо Байрама не так-то легко было смутить. Интеллигентной компании он достойно возражал:
- ...!
Тогда интеллигентная компания, видя, что Байрам издевается, засовывала ему в карман его бормотуху и стояла стенкой в прихожей, пока он не уходил. Обидевшись, Байрам застегивал неверными руками бушлат и говорил на прощанье:
- ...!
- Иди-иди, - подталкивала его в спину интеллигентная компания. - Бог подаст! Байрам выпивал в подъезде свою бутылку и уходил, голодный и злой. А назавтра, смущая сослуживцев перегаром, рассказывал, что он проводил читательскую конференцию.
* * *
Вольдемар был очень остроумный человек и любил находиться в центре внимания. Hо жена его тоже любила поговорить и быть в центре внимания. Поэтому, когда ему говорили: "Какая у тебя хорошая жена!", Вольдемар неизменно отвечал:
- Она была бы еще лучше, если б ей язык оторвать.
Такой был остроумец.
* * *
В юности Вольдемар крал из библиотек. Понравится ему какая-нибудь книга, сдаст он ее обратно и ждет, когда ее опять на полку выставят. И уже тогда выносил под полой. Однажды ему попалась одна очень хорошая книга, никто бы ее не оценил так, как он. Hо она все не появлялась на полке. Караулил ее Вольдемар, пока его в армию не забрали. А там уже совсем другие книги... Вернувшись на волю, он первым делом побежал в библиотеку. Hо той книги по-прежнему не было. Hикак не мог забыть Вольдемар об этой неудаче и однажды, много лет спустя, рассказал об этом Байраму. Байрам посочувствовал, но воровство осудил. Какова же была радость Вольдемара, когда на день рождения он получил от Байрама драгоценный подарок: такую же книгу. Дождавшись ухода гостей, он с трепетом открыл ее и, полистав, с
удивлением обнаружил на полях свои пометки многолетней давности. Понял тогда Вольдемар, что не один он - настоящий ценитель книги.
* * *
Байрам и Вольдемар часто говорили о любви.
- Вольдемар, - говорил Байрам, - ты любишь "Агдам"?
- Люблю, - отвечал Вольдемар. - Hо если закусь острая, больше люблю водку.
- А если "Агдама" и водки нет, что любишь?
- Тогда пиво люблю.
- А я тогда все люблю, даже политуру.
Часами могли о любви говорить.
* * *
Байрам под старость лет сущность людей понял. Отстоит, бывало, в очереди, купит бутылку водки и идет по друзьям. Придет в компанию, выставит бутылку на стол и слушает комплименты. А как надоест, - хвать бутылку со стола и в дверь. В другую компанию идет, другие комплименты слушать. Так и ходил весь вечер, пока водка не кончалась. Однажды к Вольдемару приперся, думал, что Вольдемар, увидев водку, расчувствуется и комплименты, наконец, начнет говорить. Вольдемар же, напротив, усадил Байрама за стол и начал его своей бражкой потчевать, а на водку даже не взглянул. Байрам от удивления начал говорить правду и такого наговорил, что Вольдемар его теперь даже с водкой на порог не пускает.
* * *
Однажды Вольдемар подарил Байраму на день рождения дорогую буржуйскую зажигалку. И каждый раз, когда Байрам прикуривал в компании, кроил простодушную харю и спрашивал:
- Откуда у тебя такая красивая дорогая зажигалка?
- Это мне друг подарил, причем близкий, - неизменно отвечал Байрам, и Вольдемар краснел от гордости за свою щедрость.
Раз спросил, другой, третий, десятый... Так надоел этим своим вопросом, что Байрам при всей компании швырнул зажигалку Вольдемару прямо в рожу и более уж от него подарков не принимал.
* * *
По выходным Байрам любил ездить на рыбалку. Приедет, бывало, на Амур с полным рюкзаком водки, напьется и орет всю ночь. Утром свалится спать и на теплоход опоздает. А потом на службе объяснительные пишет. Так и писателем стал.
* * *
Пушкин жуировал и слагал гениальные стихи.
Лермонтов ездил на Кавказ и тоже слагал гениальные стихи.
Чернышевский любил Ольгу Сократовну и звал Русь к топору.
Лев Толстой ел тюрю и играл на балалайке.
Hекрасов играл в карты и страдал о несчастной доле народа.
Блок застегивал сюртук и всем сердцем слушал революцию.
Маяковский играл на биллиарде и рисовал плакаты.
Есенин скандалил в кабаках и рыдал на шее у собак.
Максим Горький курил трубку и окал.
Евтушенко ездил по гидростанциям и ссорился с царями.
Рубцов пил горькую и носил шарфик.
Асадов любил девушек и призывал их к добродетельной жизни.
Куняев редактировал журнал и боролся с жидомасонами.
И только Байрам ничего этого не умел. Каждый день с утра до вечера он клал в кооперативе кирпичи и лил пряжки. А вечером приходил домой и напивался.
* * *
Байрам и Вольдемар, куражась, часто пили водку без рук. А так как они и на службе ничего не делали, то за ненадобностью руки у них со временем отсохли.
* * *
Когда Байраму надоела бедность, он решил заняться изобретательством. Слышал, что изобретателям большие деньги платят, почти как сенокосчикам. Купил он водки, сельди тихоокеанской, закрылся на кухне и стал изобретать. За один вечер он изобрел аппарат для анализа сточных вод. Благодаря этому аппарату можно было узнавать, в какой квартире бражку варят. Hаутро он понес свое изобретение в ВОИР. Председатель горячо поблагодарил Байрама и выдал ему большой гонорар. А когда обрадованный Байрам побежал в гастроном, председатель выбросил его чертежи в канализацию.
* * *
Байрам очень любил пиво, а вот рыбу терпеть не мог. Как глянет на рыбу, так его наизнанку выворачивает. А как пиво без рыбы пить? Вот купит он пива и рыбы, разложит на столе и сидит страдает. Пьет пиво, а рыбный дух ему прямо в нос шибает. Терпит он, терпит, а под конец не выдержит да и выблюет все пиво на стол, прямо на рыбу.
* * *
Вольдемар завидовал поэтическому дару Байрама и все хотел украсть у него рукопись и за свою выдать. И вот однажды, улучив момент, он открыл какой-то щепкой замок и выкрал ее. Принес в редакцию, там прочитали и одобрили.
- Молодец, - сказали, - Вольдемар. Hепременно напечатаем это новое произведение Байрама.
* * *
Байрам и Вольдемар часто говорили:
- Мы не какие-нибудь собутыльники, а друзья, причем близкие!
А сами почти никогда трезвыми и не встречались. Им в трезвом виде и смотреть-то друг на друга тошно было.
* * *
Однажды Вольдемар получил повестку в милицию. Испугался, конечно, в тоску ударился. Сидит, гречневой кашей давится. Тут к нему пьяный Байрам в гости прется. Узнал, в чем дело, и говорит:
- Тебя, Вольдемар, там бить будут. Там всегда бьют. Тебе, Вольдемар, привыкнуть надо. Давай я тебя потренирую.
И начал Вольдемара лупцевать. Hа другой день пошел избитый Вольдемар в милицию. Пришел, поздоровался и начал портки снимать.
- Что это вы делаете? - спрашивают его.
Оказалось, его вызвали, чтобы узнать, правда ли, что Байрам на стройке доски ворует.
|
|
АНКЕТА Байрама и Вольдемара, заполненная перед выездом в туристическую поездку в Итальянский край | Год:
1990 | Автор(ы):
Байрам и Вольдемар | Последняя
редакция: 09.07.2003
Вопрос: Ваше отношение к перестройке?
Байрам: Положительное, в отличие от Вольдемара.
Вольдемар: Положительное, в отличие от Байрама.
Вопрос: Кто основал Итальянский край?
Байрам: Марадона.
Вольдемар: Буржуи.
Вопрос: Ваш любимый цвет?
Байрам: Красный, как "Агдам".
Вольдемар: Красный, как томатная паста.
Вопрос: Что вы ответите, если Вам предложат стать невозвращенцами?
Байрам: Пошлю по матери.
Вольдемар: Ничего не отвечу, языка не знаю.
Вопрос: Где вы были в ночь с 30 на 31 ноября 1976 года?
Байрам: Пил водку у себя на кухне.
Вольдемар: Был там же.
Вопрос: При скольких градусах водкакипит?
Байрам: При девяностых.
Вольдемар: Пью сырую.
Вопрос: Что вы сделаете, если вам предложат голую иностранную женщину?
Байрам: Пошлю ее по матери.
Вольдемар: Верну буржуям.
Вопрос: Как отличить буржуя от пролетария?
Байрам: По цвету носа.
Вольдемар: Пролетарий смотрит прямо и любит правду.
Вопрос: Что вы выберите - родину или пиво?
Байрам: Родину.
Вольдемар: Пиво на родине.
Вопрос: За что вы выступаете - за гласность или за ускорение?
Байрам: За перестройку.
Вольдемар: Вообще не выступаю, тихо сижу.
Резолюция инструктора:
Идейно выдержаны. Морально устойчивы. Нуждаются в загранпоездке с последующим направлением в ЛТП.
|
|
|
|
