|
|
|
 |
 |
|
| Музыкальных проектов |
3605 |
|
| Музыкантов |
10435 |
|
|
|
|
|
|
|
Старое письмо | Год:
1994 | Автор(ы):
Виталий Бурик | Последняя
редакция: 14.10.2003
1.
Друг мой милый, друг любезный!
Уходя, мы забываем,
как по городу ночному
нас полуночным трамваем
время порознь и вместе
уносило от причала,
от начала, от причины, от Казанского вокзала.
Я в Москве ни разу не был, друг любезный,
брат мой милый,
я вокзалов видел мало, и не ведал этой силы
безысходности разлуки
и безвыходности встречи.
Я не знал, как с маху рубит время в щепки лес,
и лечит
обнаженные опушки,
робким дерном опушая,
я не знал, как больно, трудно
ветви новые прорастают
вверх, к неведомым высотам,
от причины, от начала,
по петровским злым болотам
Царско-Сельского вокзала,
заблудившимся трамваем,
что гремит по рельсам сонным,
полночь черным караваем
разломив стеклом вагонным.
А в салоне старомодном
все всегда об этом знают,
и зовут огни вокзалов,
и ... летят огни трамвая!...
2.
Красноватый закат догорать не хотел.
Из разбухших дорог вились взбухшие вены.
Словно тромбы, селения, занимали печальный удел,
Хохот старых ворон разбивался о древние стены.
Здесь — другая земля. Здесь — ничейный забитый сарай
и изорванный, брошенный в печку учебник.
И живу здесь не я. И не жил никогда.
Здесь живут чьи-то тени. И спящий в кургане кочевник.
О святая, еще не закрывшая глаз,
дай мне руку, и мы побежим без оглядки
по седой этой хляби, что вскормила и бросила нас,
за жар-птицей любовью, играющей в вечные прятки.
Не хотел — догорел красноватый закат.
Вот дыхание земли, вот родные потемки...
Осень корчится льдом на дорогах. Вороны кричат.
И чужая зима стелит поле нам первой поземкой.
3.
С закрытыми глазами,
в цветастом колпаке,
по миру ходит клоун
с конфеткою в руке.
Конфеткою поманит
и побежит скорей,
но глаз не открывая,
он упадет в ручей.
Ругнувшись незлобливо,
поднимется тотчас,
и зашагает криво,
не открывая глаз.
4.
Зеркала вводили в смущение,
он смотрел и не мог понять,
как за призрачным льдом вмещается целый мир —
эта сонная комната,
эти пыльные старые занавеси
и герани на подоконнике.
Зеркала не давали опомниться,
он на спицах взгляда поддерживал два зрачка,
немигающих, пристальных,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Он от взгляда зеркального спрятался,
притаившись в углу,
и искоса
наблюдал за безлюдной комнатой.
А сомнения острыми зубками
грызли мозг —
— может там, в неизвестности,
в глубине зеркальных углов,
тот, Другой, а возможно и несколько,
(кто поручится, сколько их там),
за прозрачной хрупкой поверхностью,
затаившихся, злобных, страшненьких...
И возможно Им видно с другой стороны
Отражение, где умещаются
эти кресла, стол, эта комната
со своими скелетами в тумбочках,
что нашептывают: мы заждались тебя. . .
5.
Снег мой, снег мой!
Прикрой наготу моих зябких ночей.
Белый снег!
Своим мягким дыханием согрей,
и напомни мне берег в каком-то году,
и напомни мне дерево старое
в зимнем дремучем саду...
Этот сад где-то ждет,
где-то, в синих заоблачных снах,
где снежинки становятся звездами
в теплых руках,
где по призрачным тропкам,
меж вещих деревьев и звезд
мы придем на тот берег,
минуя разрушенный мост.
6.
Музыки крыло, коснувшись уха,
мухой барабанит в перепонку,
острие отточенного звука
той стрелы, что пущена вдогонку
убежавшему от гнева Музы,
рассекает мозг звенящей мукой.
И не в силах пережить разлуки
с вечностью,
ты пьешь сегодня много,
и печален слишком откровенно.
А игла сверкающего звука
ностальгию впрыскивает в вены.
7.
Слова плелись, как паутина, долго,
и заплетались за края вселенной.
Слова взлетали к раскаленным звездам
и осыпались пеплом на дорогу.
Я по дороге шел и подбирал их,
уже холодные, но помнящие пламя,
еще изящные, как кружевные ленты,
вдруг сорванные с кружевного неба.
А небо оставалось. Небо было.
И не было ему нужды ни в лентах,
ни в нас,
ни в наших грубых языках.
А был лишь вздох — то медленные звезды
осыпали вдруг слов пыльцу на землю,
и, отряхнувшись, ярче засияли,
нечаянно поэтов одарив…
8.
Сирень тяжелым ароматом
дурманит летом города,
и ночью над заснувшим садом
мигает желтая звезда.
А на скамейке серой сада,
в кругу деревьев и теней,
в плаще измятом спит бродяга
и видит Ангела во сне.
(1993-1994)
|
|
Ночь и луна... | Год:
1994 | Автор(ы):
Виталий Бурик | Последняя
редакция: 14.10.2003
Ночь и луна.
В ночи столь странны звуки,
безмолвие пленит и согревает.
Пристойна тишина.
Лишь гулким эхом
ее упругость ветры разрывают
на тысячи шагов.
Дробится время,
и где-то в полнолунии все завязки.
Развязки нет.
Лишь вечное сплетение
теней и бликов,
вьюги, сна и сказки.
И колокольчик голоса не властен
над этим неизученным пространством.
Где стихнет он — там ветры обновляют
наш старый мир
с тревожным постоянством.
|
|
ЕДИНСТВЕННЫЙ СВЕТ | Год:
1994 | Автор(ы):
Виталий Бурик | Последняя
редакция: 14.10.2003
Лампа в тысячу солнц освещает мой призрачный день.
Я ни где не найду моей брошенной милой судьбы.
В поле холодно. В доме — нет нас, нет встреч.
будет! будет! Только тень судьбы — на дыбы.
Надо бы скинуть хмурую дрожь,
целовать губы, не помня себя!
будет! будет! Ах, врешь, ты все врешь!
Было — не для тебя, будет — не для тебя.
Красивей красила сила огня души
солнце слепое. Не туши — я не умер еще,
я знаю — люблю, но не знаю какое
пламя называют любовью они…
будет! будет! навсегда, навсегда, навсегда —
— они – не я, ты - не они, ты – или я, или ты.
Как искать, если нет за углом фонаря,
если на пустырях сторожа притаились,
если все веселились, когда иззябшим почтальоном в окно
ветер плакал вам все мои слова сокровенные…
Камнем в лампу кинь! Схлынь, схлынь, судьбы смута!
Смоем муть, будет суть видна. Может быть будет.
будет! будет! Где наше — твое и мое —
мы давно уже там, оглянуться бы нам…
Ты мне скажешь: — Смотри!
Я увижу и крикну в ответ: — Я люблю!
будь со мной, непечальный единственный свет!
|
|
НОЧНЫЕ СТРОКИ | Год:
1994 | Автор(ы):
Виталий Бурик | Последняя
редакция: 14.10.2003
И сонный шорох ночной
расплывается в тихой комнате,
и мотылек, окрыленный луной,
летит на огонь, дрожащий в темноте.
И снова белый лист
не дает мне уйти безмолвно
в сна черный-пречерный лес,
в шепот ветвей немногословный.
Но бегства не скрыть стыда
словами, чернилами, книжицей
про радостные берега,
что ждут нас в немой неподвижности.
Не твой и не мой этот стих,
на лист пролитый небрежностью
тайных моих интриг,
чьей-то невидимой нежности.
|
|
НЕИЗБЫВНАЯ МУЗЫКА | Год:
1994 | Автор(ы):
Виталий Бурик | Последняя
редакция: 14.10.2003
Призывный плач далекой флейты
терзает слух и гонит вон
из теплых комнат нищих духом,
ничейных слуг, забытых жен…
Им в забытьи одна отрада —
покрепче стиснуть кромки век.
Ах, флейта! Их будить не надо,
не надо обрекать на бег
к пустыни гибельному краю,
к туманным нивам красоты,
где тленно все. Где вдруг сгорают
их мимолетные черты,
тела их суетных свершений,
дела их безразличных дней,
полулюбви, полупрозренья
недоигры полутеней.
Ах музыка! Когда б награды
ты щедро раздавать могла!
Не надо, милая, не надо
так звать сгорающих дотла
на этих призрачных дорогах.
Не дав ни посоха, ни глаз,
ты их влечешь, калик убогих,
стекло принявших за алмаз.
За твой алмаз, что недоступно
горит в небесной вышине,
где флейты зов, что голос трубный,
доносит плач о судном дне.
|
|
НАПОМИНАНИЕ | Год:
1994 | Автор(ы):
Виталий Бурик | Последняя
редакция: 14.10.2003
В углу за шторкою, в тени сиреневой,
перчатка женская на стуле спит.
Дыханьем призрачным, неслышной тенью ли,
узор таинственный пространством свит.
И верю свято я, что в этих комнатах
хозяйка чуткая, в себе храня
и пламя жаркое, и ветер трепетный,
сквозь все вселенные глядит в меня.
И плачу ночью я, когда нечаянно
я, вдруг разбуженный, вернусь назад,
к перчатке тоненькой, к изящной тайне,
в душе почувствовав далекий взгляд.
|
|
REX (посвящение Чюрлёнису) | Год:
1994 | Автор(ы):
Виталий Бурик | Последняя
редакция: 14.10.2003
Кто знал, тот пел.
Кто мог не петь —
Искал себя в вине.
Наш век стонал,
Наш век летел
Навстречу белизне,
Что ослепление принесет
Освобожденьем став,
И кто-то древний допоет
Вчера не доиграв.
За здравие выпьет
Сотни чаш,
По облакам пройдет,
И звездный свет
С небес рукой
В котомку соберет.
Погаснет солнце.
Лекарь наш
Нас всех домой вернет.
|
|
ПЛАСТИКОВЫЙ ВЕК | Год:
1994 | Автор(ы):
Виталий Бурик | Последняя
редакция: 14.10.2003
В том бьется, как змея
Шипящий скользкий век,
Кто внемлет немоте
Сверкающей пластмассы.
Над твердою землей
Текучий лунный свет
В падении обретает
Свойства массы
Безжалостных машин
Чьи фары в темноте,
Как тысячи
Фонариков Китая.
Мой пластиковый век
В вечерней наготе
В твоих объятиях
Страхом замирает.
|
|
БЕГЛЕЦЫ | Год:
1996 | Автор(ы):
Виталий Бурик | Последняя
редакция: 14.10.2003
Солнце осыпалось пылью на огромных башенных часах.
Незыблемая башня. Ветры обходят ее стороной.
Зной сгущается тревожными бликами в твоих зрачках.
Какая-то странная поволока превращает мой взгляд в абсолютно чужой.
Словесная сила иссякла. Засуха, танец змей.
Песок — не сахар, хрустит, но не сладко. Жар.
Бредит пустыня, качая остовы ковылей.
Как опасная мысль, ядовитый скорпион
в двух шагах от тебя пробежал.
Я хочу прикоснуться к твоим губам кончиком языка.
Пока не спалила пустыня, ощутить прохладную влажную ночь.
Дальше может быть хуже ли, лучше — не знаю пока,
но бежавшим из башни любая дорога — прочь. Изысканный
автомобиль я для нас уже подыскал,
он сделан из монолита, гранитный, надежный, большой.
Вот только не едет, сколько его не толкал —
не двинется с места. Что ж, нужно искать другой.
Вино! Вот — вино. Скорей же наполни бокал.
Но что это — сыпется сахар, нет, впрочем, песок.
Видно, демон пустынь из этой бутылки лакал,
и с нами решил поделиться, оставив добрый глоток.
Глаза, лишь глаза не солгут — убегут, убегут.
Смотри же в меня, я в тебя — чувствуешь
— мы летим!
Как звери, без слов, без сомнений
мы уйдем, и нас не найдут. Забудь про
башенные часы —
мы уже не подвластны им.
(Из цикла "Сказочки")
|
|
КИНОМЕХАНИК | Год:
1996 | Автор(ы):
Виталий Бурик | Последняя
редакция: 14.10.2003
Его знал лишь Киномеханик.
Он сам забыл, кем он был.
Он был рожден до начала времен.
Он имя своё позабыл.
Возможно, в бредовом мультфильме своём
его потерял Дисней,
герой не знал, где искать тот мир,
в котором любовь сильней.
Он плакал, с экрана грозил кулаком,
он умолял и грозил,
но киномеханик сделал стоп-кадр,
и пленку перекрутил.
Вот, снова и снова, хоть вены рви,
он в плоскости кадра зажат,
где города топят в крови
киношные толпы солдат.
Вот он сквозь огонь, пригибаясь, идет,
вот выстрел – и он упал…
Тут Киномеханик его узнает,
и рушится кинозал…
…Лежит он под небом синим, большим,
а кто он – уже всё равно.
Последняя мысль остается с ним –
— всё это он видел в кино.
(Из цикла "Сказочки")
|
|
НОЧНЫЕ КОШМАРЫ | Год:
1996 | Автор(ы):
Виталий Бурик | Последняя
редакция: 14.10.2003
Если мир обернется
своей ночью наружу,
много странных знакомцев
к нам внезапно придет.
Кто в парче, кто с крылами,
кто в рванье, кто в пижаме,
будут с мерзким шипением
скалить мертвенный рот.
Мы их слов не услышим.
Мы рванем без оглядки
на дневные просторы,
там привольнее нам.
А они не успеют
схватить нас за пятки…
Но как страшно, однако,
засыпать по ночам…
(Из цикла "Сказочки")
|
|
ЕЩЕ РАЗ О ЛЕСНОМ КОРОЛЕ | Год:
1996 | Автор(ы):
Виталий Бурик | Последняя
редакция: 14.10.2003
Скажи мне, кто бродит в дремучем лесу,
И плачет, и воет, не зная стыда?
Он пьет по утрам на поляне росу,
А ночь в камышах он проводит всегда.
Он страшен и бледен. Глаза – как магнит.
Грозит пальцем небу и просит дождя.
А встретишь его – он стоит и молчит,
лишь взглядом пространство вокруг бороздя.
Расставили сети ловцы поутру,
опутав поляну, и холм, и тростник…
А он – побежал к хуторскому двору
И в сонную спальню сквозь ставни проник.
Хозяйка кричала и стала немой.
Хозяин с двустволкой застыл у дверей
Как камень, большой, но уже не живой.
А он – поглядел, и в окошко – скорей.
Скажи мне, кто бродит в лесу столько дней?
Кто души ловцов отпевал у реки?
Кто строит там дом из замшелых камней,
Скулит и бросает на дно пятачки…
Вчера я вдруг встретил его в камышах,
он сделал мне знак поманивши без слов,
и пение эльфов звенело в ушах…
Сегодня я тоже брожу меж холмов.
(Из цикла "Сказочки")
|
|
ОГОНЬ СЛИШКОМ ЖАРОК | Год:
1991 | Автор(ы):
Виталий Бурик | Последняя
редакция: 14.10.2003
Крепостная стена из медового воска
растопилась под натиском жгучих страстей.
А равнины хранили свои жуткие тайны
за стеной, опасаясь упрямых детей.
А долины хранили последнюю песню,
недопетую утром, неубитую днем…
Крепостная стена из тягучего воска
стала медленно плавиться под любовным огнем.
И взошла над долинами последняя песня,
повинуясь безумию диких страстей,
и явилась звезда на полуденном небе,
ослепив ненароком любопытных детей.
(Из сборника "Цитадель")
|
|
Тайна (цикл) | Год:
1997 | Автор(ы):
Виталий Бурик | Последняя
редакция: 14.10.2003
* * *
Рождено тишиной
слово одно — тайна
Оброненное случайно,
Оно уже фатально.
Его полумрак манящ
И глазу приятен.
Алхимик в душе,
Ты ждешь
проявления
темных пятен...
* * *
Солнца жизнь дарит свет
В море — золота блик
Рыбы вглубь унесут
Мокрый солнечный лик
Шевельнется тогда
Сонной тины покой —
Мячик солнца вода
Вверх подбросит рукой.
* * *
Трепет крыльев свечи —
— слов несказанных мир,
словно там, за огнем,
больше света. Молчи,
не спугни сгоряча
мертвой фразой эфир,
что надежно хранит
символ веры — свеча.
* * *
Скакать сквозь ночь —
вот всадника удел.
День завтрашний
за ним не поспевает,
А в стойле неба —
— звезды рассыпают
наградой для коней
— летящих стрел.
* * *
Это сны на ветру,
Это осень осин,
Это кто-то летит
к ночному костру
в лесу, когда спит
его господин.
Это дух
прелых листьев.
Он растает к утру.
* * *
Когда я вру, я знаю
или нет
ответ, который
тщательно скрываю?
Иль может потому
скрываю я ответ,
что в этот миг
о нем я забываю?
* * *
Сон у Золотых Врат
Звон колоколов
Слышен едва-едва
Часовые небес
в этот час крепко спят
Сквозь брошенный щит
прорастает трава
И чудится часовым
бурлящий людской поток,
текущий сквозь времени ток
в русло Золотых Врат.
* * *
Обновленные страницы
столь беспамятно чисты,
сколь дано простора птице
в рамках этой пустоты.
Небеса! Даруйте воздух
как опору для крыла
чтобы знать — еще не поздно
чистоты вершить дела,
чтобы ясным птичьим оком
пронизать земной простор,
ястребиным звонким кликом
огласить господен двор.
Пусть взойдет, как страж свободы,
всюду видная звезда
и лучем-ключем откроет
души смертным навсегда.
* * *
Мир в который раз
юн и даже нов.
Этот полуночный джаз —
— эхо бетонных оков.
Этой ночи строка
в комнатах не живет.
Ее родина далека,
ее дом у златых ворот,
где нас никогда не ждут,
где тайно, по-воровски
мы ищем спасенья от пут
бессмысленной злой тоски.
Мы снова, как в первый раз,
с восторгом смотрим туда,
где голос стихий, а не джаз,
где мы не умрем никогда.
* * *
Я мыслю город.
Здесь, в ночной тиши,
он полон пением
гуляк и автогулом.
Я слышу город
в полусне души
— она устала от
ночных прогулок.
Мне мнится за окном
не тот пейзаж,
и век мне чудится
другой, не этот...
Вот шпагу подает
проворный паж,
и мы летим сквозь ночь
в кабриолете
* * *
Тревожные кони! Везите
своих отставных седоков!
К небесной приставлены свите
командиры беспечных стихов.
Пролог не чреват эпилогом —
бывает и выкидыш.
Факт.
Неровному дикому слогу
копыта стучат в такт.
И прямо над вечностью новой,
что вдруг распахнулась внизу,
твое не рожденное слово
летит в мировую грозу.
|
|
Рекарусель (цикл) | Год:
1998 | Автор(ы):
Виталий Бурик | Последняя
редакция: 14.10.2003
ПТИЦА
(вместо пролога)
Почему так холодно?
Город за околицей
Льдом сухим щетинится,
Ветром в окна бьет...
А Она — по городу,
В ночь, навстречу холоду,
Сердце — птаху жаркую
Любимому несет.
А придет — согреется,
Будет вновь надеяться,
словно в хрупкой лодочке
по шальной реке...
Лишь душа хмелела бы,
Только б птаха пела бы,
Да не околела бы
В ледяной руке...
ПОДАРКИ
У ночного порога
я застыну, стреножив коня.
К небу взор запрокинув,
выпью россыпь полуночных звезд.
Странным гостем непрошеным
постучу в дверь —
— пусти же меня!
Я из долгих скитаний
тебе голос ветра принес.
Я принес тебе сказки
о теплой стране журавлей,
два кувшина с холодной,
помнящей горы водой.
Я принес тебе были
соломенных древних степей,
тени леса ночного,
где кружит сова и кричит козодой.
Все я вру.
Ничего я тебе не принес. Растерял
по пути, у порогов чужих, что имел.
Только чу!
слышишь звон ручейка меж камней?
Отзвук самого верного эха
со мной прилетел.
ВЕРНЕМСЯ
Вопрос без ответа.
Кто-то где-то…
Кто ты? Где ты?
Не слышно. Нету.
По свежему снегу,
мало-помалу,
в ботинках старых…
Тебе не до бега.
А лес — красивый…
Зима. Сугробы.
На все — без злобы,
с улыбкой стылой
остановившись,
смотри, чаруйся.
Сорок слетевшихся
не чурайся.
Ледочек тонок.
Не надо! Топко.
Тебе бы лодку…
Большой ребенок.
Брось, не печалься,
я тут, в сторонке.
Назад по тропке
пора возвращаться.
И без вопросов
(кто мы? где мы?)
рады, но немы,
вернемся просто…
ПОРТРЕТ
Как будто темнотой опалена,
глядит с портрета девушка.
Она едва знакома мне.
Хочу я угадать узор ее души
под грубыми мазками.
А может быть, придумаю опять,
и обманусь, оставив только пламя
той тьмы, что дописать
портрет спешит
и зыбких грез неточностью
грешит.
......................................................
Но кроме этой призрачной игры
есть целый мир, и в нем —
— Она смеется.
Ее улыбка — с нами остается.
А что портрет? Он — прошлое.
Пусть спит.
* * *
Ох, как колышутся сочные травы!
Ой, как стучит безоглядное сердце!
Ах, как летается нынче — как в детстве.
Ух, не найти на любовь управы.
Ох, у тебя какие глазища!
Ах, огоньки сверкают, играют.
Ой, не поверю, так не бывает!
Ух, я хитрющий бесстыдный котища!
Ох, этот пламень нас съест без остатка!
Ой, у тебя ведь где-то семья.
Ух, если б раньше тебя встретил я...
Ах, на плече ты уснула сладко...
ЧУЖАЯ
Стоит ли ловить мне
все ваши улыбки?
Ваше сердце занято —
проза, но правдивая.
Доля несчастливая,
разговоры зыбкие,
все как есть — принято,
что еще осталось мне?
Мне — дороги торные,
Вам — пути странные,
может, не совсем так,
все — наоборот.
Ваша фотокарточка —
грамотой охранной
у меня в кармашке
пусть себе живет.
Волноваться стоит ли,
если обреченный я —
вы ведь — обрученная,
не со мной — с другим.
Судьбы мы скроили
и дома построили,
я — с мечтой несбыточной,
вы — навеки с ним…
ЛЕНИВАЯ МУЗА
Хворый быт. Аспирин и простуда.
Хочется легким быть, как капроновый чулок.
Всё о поэте думается, уехавшем в Петербург отсюда,
стихи писавшем про мышку, лук и чаёк.
Да мало ли что там, о чем думать, не всё ли
равно, когда день, проснулся, а уже — два часа,
в сени солнце лезет, как купчина в сани,
с рожей разгоряченной по морозному дню прокатиться.
Декабрь. Ленивые мысли ползают в голове.
А пусть их ползают — лишь бы не плакали.
Капля по капле — разливаюсь по прошлогодней листве
невоплощенных замыслов. Воплотить! А надо ли?…
О одиночестве написать, что ли? Скучно об этом,
не лучше ли о несбыточном чем-то?
Не дожидаясь праздника весны, из клетки здравого смысла на волю, в болото грез, выпускаю
музу, как ленивого бегемота.
Нужно спать. День — к концу, голова — к подушке.
Будут сны, не хуже похода в кино.
Эх, завести бы часы с кукушкой!
Она бы всё рассуждала про время, выглядывая в окно…
УЗОРЫ
Хрусталь завитка
Ледяного узора
Напомнит о летних
Душистых цветах.
В растущих на окнах
Холодных лесах
Так много загадок
Для нашего взора.
МЕЖА ВРЕМЕН
Не в чем нас упрекнуть. Но заслуг — не назвать.
Будто не было нас на бескровной и голой земле.
Голос нем. Волос — цвета соломы, ни черен, ни бел.
Позади — ни шиша, впереди — ни намека на достойные судьбы.
Мы молча спускались в канавы, зарывая друг друга.
Не в битве, а так, ненароком, уходили друзья,
проживая недолгие сроки в стылом царстве безвременья.
Быстро о них забывали,
забываясь в надсадном молчании жующих машин.
Дом. Работа. Дорога домой. Магазин.
И опять — вроде жив. И вины нашей нет.
Здесь иного порядка причины.
Не Печорины где-то, когда-то — мы — здесь.
Нет нам места и нету судьбы, кроме этой.
Ты не знал? Знал, конечно же знал. Так зачем притворяться,
что дорогу нашел, когда в общем строю
месишь грязь сапогами, да в Лету всё, в Лету…
РАЗГОВОР
На берег той реки
придем с тобой однажды.
Пусть ветер нам не врет.
Он не для нас живет.
Нам нужен костерок,
ветла и хрупкий лед
по-краю, над водой,
и призрачный полет
кленового листа,
сгоревшего от жажды.
Корабликом лист к морю уплывет,
а мы останемся.
И разговор негромкий
вольется в перекат осенних вод.
Тут, стоя на камнях,
у самой кромки
октябрьского нестойкого ледка,
мы будем говорить про ездока
по времени. (Его зовут Судьбой).
И лес свой шатры,
истрепанные в схватке роковой,
над этой мимолетностью сомкнет,
на время задержав победу ветра...
ЭПИЛОГ
В этот вечер все было, как прежде...
Написав эту фразу, задумался.
В этот вечер...
Все было...
Как прежде...
Прежде где?
Было все? Или не было?
В этот вечер... а где продолжение?
Мы плывем, и не видно конца реке,
словно кто-то позвал,
да не слышно — где.
А вода — всегда новая,
как и вчера...
В этот вечер не видно конца реке.
|
|
Сны паяца | Год:
1998 | Автор(ы):
Виталий Бурик | Последняя
редакция: 14.10.2003
Вот голова быка. Вот дом.
Не твой, но может быть тебе знакомый.
Вот ты. Твоя тропа нагрета солнцем так,
Что голым пяткам невозможно
по ней идти. И ты неисправим.
Ты ищешь две подковы –
лишь две на счастье для двоих.
Яркосолнечные видения заставляют быть новым. Постоянно –
новым, очищенным до белизны иссушенной солнцем и
отшлифованной ветром кости. Но как ты беззащитен перед
теми, кто видит лишь
иссушенную солнцем и отшлифованную ветром кость…
Бьет в глаза, бьет в голову, бьет под дых испепеляющий свет
украденного у солнца луча.
На солнечном аркане день бьется, словно пойманный мустанг, и за
холмы, сорвавшись, мчится.
Паяц, смыв грим, укладывает в сундук оброненные кем-то на дороге
слезы, подобранные им вчера.
Он любит день. Но ночь – его манит, поет, печалит,
стережет, страшит, и без остатка пьет из чаши
опрокинутого неба…
Вот он в вагончике по улочкам глухим плывет,
боится крикнуть, ночь порушив. Спите.
Вам остается: сон, любимых теплое дыхание,
пуховых одеял пылящее тепло и
в форточке — сквозняк…
Ему осталось: кибитка, цирковой свисток, свеча и корочка луны,
ненужной вам, поскольку не достать…
Возможность быть счастливым, как джаз-рондо сливается в одно с
кибиткой, сном, луной и лентой оловянной луж дорожных…
…к чему о том жалеть, идущему – тропа.
На дне кибитки откопав бинокль,
наш клоун смотрит в мир. Но вот досада! —
стекла пыльные разбиты,
и нужно самому идти, чтобы понять…
Так движется кибитка, то под уклон,
то парадоксом, вверх, когда, казалось бы, на лошадей надежды мало…
Исчерчено наискосок ветвями восковое небо.
Воркуют голуби , они – хозяева большой страны, свободные пока
живые, ты им чужой.
В квадрате стен, пропахших хлороформом,
стол. кресло, книги и кровать.
Нащупал ключ в кармане и открыл
тихонько дверь. Что там?
В квадрате стен – стол, кресло, книги и кровать.
За сотни лет затасканный сюжет –
из геометрии предметной выходы искать…
Малыш, нить времени оборвана, пора!
вслед за актером цирковым
идем, оставив там, за дверью,
груды надежд и вёдра упований,
вериги самоотречений, нелепых и ненужных, как игрушки карлика.
Иссушенные губы ждут поцелуя в квадратах обитых коврами стен.
Маленький рыцарь времени авто и газа,
где твой затерянный в торжищах герб?
Я дам тебе руку. Идем.
Мучительно не видеть красоты.
Вдвойне мучительнее вдруг,
без подготовки, на правду взор направить свой, случайно,
мимоходом, без страховки.
Родился. Должен. Числился. Обязан.
Как лента в голове магнитофонная.
Но рвется лента, как ручей, однажды пересохнув. И ты под
куполом.
Один и без страховки.
Со страхом лишь. Мучительно…
…Но линию напишут на дороге кибитки клоуна колеса, под прошлым
подводя черту. Еще одну извилистую вмятину на старой колее.
Эпоха агни вырывает мальчиков из сладких детств.
Им суждено песком большого замка стать, рассыпавшись при первом
дуновении истории шального ветерка. Они в неведении решимости
полны, идут, срывая по дороге гладиолусы,
бросая под ноги легенды и цветы, и веря в превосходство черных
галстуков и сьютов дорогих.
"Весь мир – для нас!", запальчиво скандируют, не ведая, что где-то
далеко на них есть план у Главных Потребителей (у них всегда на нас
растут потребности).
И снова: ключ в руке, и кресло, и стакан, наполненный напитком для
меня, в котором есть удел непонятых – забвенье. Держу стакан в руке, и
вдруг – швыряю в стену. Мой выход. Бью стекло ударом тонких струн, и
вслед за клоуном, под хохот вследидущих, за призрачной игрой
янтарного луча,
за корочкой луны, которой не достать!
Магнитофон всё еще крутится в пустой комнате, проворачивает
шестереночки, не издавая кроме этого ни звука. Вот так. На
износ…Меня здесь нет.
Но там…
Там голова быка на фоне стратокастера,
паяц при свете дня играет марш на дудочке,
завязаны глаза возвышенным романтикам – они во тьме, а в колыбелях
щурятся малышки пухленькие, розовые – их нам знакомый луч задел
крылом.
Где-то молятся. Где-то говорят слова любви.
Где-то за водкой очередь и на тротуаре – свежий, еще не
растоптанный плевок…
и ключ потерян сквозь карманную дыру,
а с ним – стенной уют, стол, кресло, книги и кровать. Бежать,
бежать быстрее!
Как летит кибитка!
Уклон все круче, рыцарь в небо взмыл,
не в силах взгляда оторвать,
все круче задираешь голову и…
…навзничь падаешь.
В разбившемся стакане
ты слышишь голосок магнитофонный:
"Спокойствие! Спокойствие храните.
И не волнуйтесь, граждане! Он умер."
Проснувшись, понимаю, что воскрес.
|
|
Золушка | Год:
1999 | Автор(ы):
Виталий Бурик | Последняя
редакция: 14.10.2003
Твоя маленькая ладонь
этой ночью мне вручена.
Мы идем по узенькой лестнице
прямо к двери. За дверью – бал.
И в камине танцует огонь
на все времена, на все времена.
Мы с тобой услышали песенку,
ту, что только огонь знал.
От иголочек снежных сумерки
зябко ёжатся, засыпая.
Ты, ступая на пол зеркальный,
только туфельку не потеряй.
Грянут трубы, гонцы юной музыки,
и, дороги не разбирая,
кавалькадой за ними отчаянной
скрипки пустятся в звонкий край.
Оживет зари нежным пурпуром
молодое вино в бокалах,
рядом – звоном хрустальным рассыпятся
чьи-то юные голоса…
Мы расстанемся только утром
на ступенях, от снега старых,
бело-набело снежно расстанемся
в январе на ступенях дворца…
То ли вспомнилось это кому-то,
то ль приснилась странная вязь,
не беда, что настало утро,
только б туфелька снова нашлась…
|
|
Игра | Год:
1999 | Автор(ы):
Виталий Бурик | Последняя
редакция: 14.10.2003
Мы поиграем с тобой в большой мир.
Будем целиться
в пластиковых коз
из духового ружья.
Мы попытаемся прожить за двоих.
Я – как будто бы за тебя,
Ты – как будто бы за меня.
Так и будем жить,
не спрашивая,
кто есть кто.
Понадежнее от ветра запахнув пальто,
пройдемся по улице,
посматривая вокруг,
перещелкнув затвор.
Пять шагов… А вдруг?…
Всё вокруг да около нас самих.
Где-то лай одинокого пса стих.
Где-то легкие чьи-то слышны шаги.
Говорю тебе: не беги, ни к чему.
Дорога к дому. К нему
незачем спешить.
Научаемся жить
неторопливо,
словно играем в лото.
Мелочь соберем. Не то все. Не то…
Научаемся играть
в большой,
большой мир.
Наша новая книга –
Азбука, зачитанная до дыр.
|
|
Анна в Берлине | Год:
1999 | Автор(ы):
Виталий Бурик | Последняя
редакция: 14.10.2003
Анна, я Вас не знаю.
Вы писали.
Вы мне писали?
Ваш дневник прочитан.
Может, необходимо
попросить клок ваших волос на память,
и в попытке прочесть завитки ваших мыслей,
трогать, мять волосы в пальцах,
читать, как читают слепые — руками…
I.
По глобусу
бескрылыми мухами ползаем.
Факт остается фактом.
Женя пропал в Ж.,
так и не доказав обратного.
Куртуазно маньерясь,
постмодернисты
отступают от-,
наступают на-,
предлагают сверх-,
а Земля всё та же,
разве что местности
различаются
по присутствию в них
некоторого количества Жени Ж.
Так "тварь или нет"?
"Или право имеющий?"
Женя смотрит глубЖе,
на дно стакана коктейльного.
Дух стоек в этой стране.
Над каждой трущобой гордо реет
ежели не Федор Михайлович,
так тень его.
Она ушла.
Может, это была Анна?
Женя, не плач.
Женя сам себе палач.
А Анна? Где Она?
В Берлине.
Знавал я одну Анну когда-то.
Была крылата.
Маленький воробушек,
напуганный шумом
бестолкового города…
II.
Ах, да! Я отвлекся от темы.
Любому Жене Ж никто не поможет.
Никто не спасет, не избавит
от однозначного решения дилеммы.
Небытие, как примета
постмодернистского быта.
Воспоём суицид –
к чему по-настоящему
отраву-то жрать?
Европу XX тучей накрыло
плотно-мясное слово "либидо".
Вот вам и перпетуум-мобиле,
к чему ещё что-то искать?
Ребенок понял,
что остался один,
и обозлился.
Маму с папой
назвал дураками,
все игрушки сломал.
Анна! Ваш учитель из снов
опять с вами.
Китаец Чан-Чак-Чук
на лихом коне прискакал.
Он сквозь путы всех
генитально-извилистых,
трогательных, как мурашки по коже,
премудростей взрослой игры,
шлет вам привет.
Говорит – где-то, где-то
твои мечты, Анна,
только твои мечты.
III.
Небо над Берлином
кинематографично.
Серое, сырое.
А вокруг – люди всё, люди.
Люди на простертой дождю
ладони какого – нибудь плац.
Небо летит над тобой,
самым большим самолётом.
И в любую сторону,
куда бы ты ни шла,
небо летит с тобой рядом.
Пересекая чьи-то миры на
расстоянии взгляда,
ты идешь,
ждешь —
молвите слово…
Молю – молви,
небо,
молви…
Молчит.
Небо мокрое моё молчит,
как и твоё в Берлине.
Люди кругом всё, люди…
IV.
Атомами по просторам
разлетаться рано.
Так и живем, Анна,
по своим орбитам.
Не "орбитом" единым,
крупу стихотворной манны
иногда поедаем,
но уже не с тем аппетитом,
как прежде.
Смысла!
Осмыслить бы,
олюбовить
всё вокруг,
не спрашивая,
что нам за это будет.
Небо в моей голове
серое и сырое.
По памяти,
как по Берлинскому плац,
- люди всё, люди…
Мой рабочий атом
ищет,
ищет,
ищет.
Кто он?
Может быть, мысль,
а может быть сердце.
Рабочий атом
тычется во все стены,
надеясь на цепную реакцию.
А в стенах – цепные атомы,
усталые и злые.
Карма.
Карманы пусты
а на ярмарках густо.
Атом там скоморохом
выкидывает коленца.
Выпал из обоймы и целится в небо.
Небо молчаливое
в себя берет его,
странноприимное наше
летучее небо,
а оттуда видно
Анну в Берлине.
V.
Анна, наши игры просты.
Прости,
тень стиха
потрогал рукой я
без разрешения.
Извини, если вдруг
за живое задел.
Ветер прилетел
южный, вьюжный,
с твоего неба кусочек,
изюм без косточек…
Сладко-мягкие голоса
атомов небесных
из туч –
там
ключ
к твоим
Брандербуржским воротам.
Скоро будет дождь.
Он все расскажет,
капля по капле,
изольет душу,
и зальет души наши
раствором
рабочих атомов:
Чан-Чак-Чука,
Женщины с Куклой,
Женщины с Коляской,
Самого Прекрасного и Любимого в Лакированных Туфлях,
и конечно же –
Жени Же,
и иже… и иже… и иже…
Люди.
Голоса.
Глаза.
Голоса.
Люди.
Дождь, Анна.
Дождь над твоим Берлином.
Мой дождь.
|
|
НАСТОЙЧИВЫЙ ШЕПОТ ВРЕМЕНИ | Год:
1989 | Автор(ы):
Виталий Бурик | Последняя
редакция: 14.10.2003
1.
Рай. Просто рай.
Самый обычный истрепанный рай.
Ссохлись краски, сгорел камуфляж,
но мы -- еще помним.
Помним, как начинался вояж
в пепельно-серую детскую Африку,
погоня за сладким на завтрак
и долгими летними радостями...
Помним нехотя, мешая в стакане
грусть со стыдом. Здесь так уютно,
но чей это дом?
Да, здесь действительно рай.
Но бывший. Чужой.
2.
В омуте слышишь
летучего времени шум?
Милая, слышишь
летучего времени шум?
Там тучные тучи
в прогулке девятого круга.
Но я не Данте, милая,
нет, я не Данте...
Снилось ли, мнилось,
стократно рассыпанное:
есть только стих
и Ты, моя милая,
и всегда -- невозможность
остаться с тобой
навсегда.
И всегда в разлуке --
бессмертная жажда увидеть
тебя хоть на миг...
Девять кругов --
сдавленный крик,
и только лишь
девять надежд
на девять уздечек для тучных туч.
Цепь для церберов
нашего неба...
Милая, может быть,
нас просто не было.
Никогда. Нигде.
Лишь в омуте туч
летучего времени шум....
3.
В доме -- пустота,
выть хочется!
Тухлая луна в гости к нам просится,
клятвенный бред в воздухе носится,
застревает ватой в ушах.
Здесь мы или нет -- знать очень хочется,
но -- застывают слова на губах...
Выбежать из дома, в неизвестность броситься --
но -- невозможно -- ноги в прыщах...
4.
Что там, за дверью?
Скажете? ...но нет,
ответ навряд ли нужен,
когда окончен первый слог.
Ответ солгать успеет в миг,
когда возникнет СЛОВО.
И кто, глухим сказавшись,
не заметив, крикнет снова:
"Что там, за дверью?"
И не приведи Господь
открыть.
Тогда, убив ответ,
мы навсегда теряем САД,
который ждал за дверью.
5.
Кто-то сказал, что мы живы.
Кто-то закрыл наши двери,
кто-то умножил потери,
припадая плечом к прикладу...
Кто-то шалит нашим миром,
проливая мёд на сугробы.
Я уношу гиацинты,
рассыпая их по дороге.
Я ухожу надолго,
я ухожу далеко,
чтобы проснуться завтра
и просить прощения у Бога.
|
|
ГОРОД (поэма-триптих) | Год:
1990 | Автор(ы):
Виталий Бурик | Последняя
редакция: 14.10.2003
Часть 1. БЛЮЗ
Это было?
Но что не даёт в это верить?
Тень, растущая за спиной,
словно чёрные крылья.
Тень кивает в такт,
утвердительно.
Проигравшие и победители
в тесноте подвальных надежд на небо
никогда не были слишком разными,
никогда в своё сходство не верили.
Поэты-стрелки придумывали
мишени из рук и сердец,
слепец-провожатый снова
дорогу узрел в древнем лесу
дремучего смысла.
И из леса из первозданного
жизнь давно уже выпита,
выкуплена и вдавлена
в прокрустово ложе субординации.
Мне бы только вернуться вновь,
мне бы только на миг задержаться,
мне бы только успеть поверить
и сказать без многосмысленных слов:
это было.
Часть 2. РоК-ОсенЬ
Научи меня ветром осенним
в парке листья срывать, говорят,
это просто.
Так же просто, как стать
неживым этой осенью.
Так же просто,
как биться в окно зарешеченное
хрупкой бабочкой,
отзвуком женского имени…
Научи меня видеть цвет
крови в венах нашего века…
Нынче, пьяный, я не могу
отличить луны на небе
от луны в реке…
луны в реке...
Босяком по песку…
Рядом с насыпью…
К морю, к морю…
И в реке вода – всё туда…
туда…
И луна в реке…
Гулом-жаром обдал,
поезд прогромыхал
колёсами по осени,
над насыпью,
над нами…
Тихо-тихо движется поезд,
а по обе стороны - лихо.
Растрясти-спросить - быстро скосят.
Знай себе – сиди. Тихо.
Тихо…
Кто-то пел-хрипел
был смел.
Ветер смял – не допел.
Но колода карт
снова не права –
живы те слова,
жгучие слова,
с ними – боль его и любовь.
Девяностый. Уже девяностый.
И кончается лето,
и мало мы прошли стороною весны…
Научусь у осеннего ветра
на руках держать тебя незримо.
Научусь у воды губ твоих
незаметно касаться в тиши этих сумерек.
Ты прислушайся к шепоту волн –
может это мой голос
поселился в прибрежных камнях…
Скажешь: Где ты?
Где ты потерялся?
Как посмел уйти незамеченным?
А быть может, тебя вовсе не было?
В тех пространствах,
шагая всегда семимильными,
в ногу с временем нашим,
уставшим и взмыленным,
заплутал, не проснувшись,
в прощании затянувшимся
с непрожитым детством пугливым…
Это рок, — скажешь ты, — это рок.
Мы – не с вами.
Не здесь.
Мы ушли в эти сны.
Мы ушли.
Часть 3. Баллада о воробьях
Душный день измывался.
Измазанные, бежали машины в пыли городской.
И я, размытый и смазанный городом,
шёл, не спеша, пыля асфальтом,
и думал:
"Вот было бы здорово
забраться на крышу и разглядеть,
как день засиделся в гостях у Города,
как под сахарной пудрой пыли пекутся:
трава и волосы,
дома и деревья,
а выше – крыши.
а выше – небо,
тоже пыльное, как колпак кондитера."
Небу пыль не к лицу,
и – отказ от подарка непрошеного,
дождь возвращает всё, что брошено
Городом – в Небо.
А я – бежал от дождя.
В кафе. За стойку,
надежную, словно плечо участкового.
Наблюдал в уюте кофейном людей.
Их лица. Благопристойные,
чаще – хмурые,
реже – весёлые,
но в общем – похожие, будто яблоки,
которым всегда будет близко до яблони…
Кто-то гнусавил в тон "перестройке",
старику на ухо, молодой, бойкий,
"— Сталин – враг, сволочь Берия.
да и все вы… Весёлое время!…"
Слыша это, хотелось орать:
а кому выпадет стать
этого времени гневным клеймителем!?
Но эту уверенность не пробьёшь
словами, разве что книжечкой…
И скучно. Как скучно
сквозь пыльные стекла кофейни
на город смотреть…
А может быть, в этот миг
мне хотелось петь?
Мне говорить хотелось о птицах,
цветах, астронавтах, поэтах и женщинах.
О море, о лодках и старике Хэме,
о плачущих утром росою травах,
о сонных китах и о блаженных.
И ещё – хотелось сказать,
что я не люблю своих стихов.
Что в этих стихах? Там что-то не так.
Не так о скитаниях и островах,
не так о песнях глазах и стеклах,
не так о любимых и любящих женщинах…
Из омута погружений мыслительных
звонкой блесной вдруг меня выдернул
женский вскрик "— Ой!".
Причиной этого был котенок.
В зал воробья притащив,
игрушку славную,
он бегал и прыгал,
мурлыкал при этом,
выщипывал перья
из крыльев и хвостика.
Когти и зубы мелкого хищника,
так увлеченного древней игрой,
в мёртвую птицу всё глубже вонзались…
И, увлечен созерцанием игры,
я, как и он, совсем не думал:
о марках и книгах,
козлах и пришельцах,
поэтах и нищих,
и "Городе Солнца".
Возможно, в этот момент я понял…
Но тут случайно мой взгляд коснулся
лица незнакомки пугливой.
Я догадался, чем вызван испуг.
"Вы боитесь мышей?
Не бойтесь, могу вас обрадовать,
это не мышь! Это, всего лишь,
дохлый воробышек…
…забавно, не правда ли?!"…
|
|
СЕТЬ ПАМЯТИ (цикл 1990-1999) | Год:
1990 | Автор(ы):
Виталий Бурик | Последняя
редакция: 14.10.2003
СНИТЕСЬ ЛЮДЯМ
Девочка-стрекоза,
крылышки, словно шелк.
Слепит рассвет глаза,
мокрый дрожит листок.
Спрыгнет росинка вниз,
только листочек тронь,
крылышки опалит
полуденный солнца огонь.
Девочка -- стрекоза,
дочь колдовской воды,
нашим не верь слезам,
наши забудь следы.
1990
А ТЫ ПОМНИШЬ?
А ты помнишь, как мы говорили друг другу,
что всегда будем вместе,
и солнце друг другу дарили,
на нитях зари приподнятое осторожно,
только для нас,
трепетно и тревожно провожавших ночь.
Я помню, видел тебя, любимая,
глаз не открывая.
Ты была взрослей и серьёзней,
и не верилось мне,
что взаправду любишь
меня, шалопая…
Но где правды блик там,
где грани размыты меж словами и сердцем…
………………………………………………..
1994
ПАРИЖ-ТЕХАС
Слёзы. Волосы светлые, долгие.
Я не забыл.
Ты говорила: "Что бы ни случилось…"
Я говорил: "Что бы ни случилось…"
Мы говорили: "Мы будем вместе."
Далеко ли, близко ли
друг от друга,
но всё равно -- "вместе, мы, ты и я".
Я не забыл.
А сегодня с экрана
фильм "Париж-Техас"
смотрел на меня
твоими глазами.
Где ты? Где ты?
Там, наверное, потерялся и я,
я, обещавший тебе:
"Мы будем вместе, что бы ни случилось…"
Где мы? Где мы?
И кто-то пишет о нас,
и кто-то глядит в экран
и грустит, узнав ненароком
твой взгляд.
Кто он? Кто он?
1994
СЛОВО
Сегодня осталось
немного дров,
а холод стучится в окно.
Мой маленький ангел
всё понял без слов,
солнцу подставив крыло.
Взмахнул
и сноп искр
бросил в очаг,
огонь разгорелся в камине.
И пламя мне пело
на всех языках
об ангелах
в снежной пустыне.
1995
К СОЛНЦУ
Вороное крыло твоего самолета
рассекает туман над громадами скал.
Как тебе повезло, что отваги пилота
хватило на этот небесный канкан.
Эти липкие тучи, эта мокрая вата
разрываемы в клочья острой гранью крыла.
Вот и солнце! Сегодня твой домик крылатый
улетит в те просторы, где та в детстве была.
Улыбнись на прощанье и новую встречу
в день попутного ветра на крыше назначь.
На улыбку своим заклинанием отвечу:
Забери меня к Солнцу, чей огонь так горяч.
1995
ТАЛАНТ
Сегодня в лесу стоит ходить на цыпочках.
Сегодня спугнуть нельзя перелетных птичек,
что к нам прилетели из стран, до которых нам некогда
вслепую брести, плыть по морю, по полю ехать ли…
Они нам споют, а мы будим плакать по поводу,
что крылышек нам всем не досталось поровну.
1996
СТРАННИК
Вот так. Просто встал и пошёл.
Ломая упругость дня.
Прочь от вчерашней любви,
навстречу тени прощания.
И всё равно кто кого.
И всё равно кто был прав.
Забыть, забыть эту пьесу,
однажды не доиграв.
А там -- всё катись колесом,
и лесом, и полем, и сном.
За спиной голоса -- горбат…
То в котомке -- судьбы излом.
Всегда оставлять за спиной
сожженные города --
это ли не правда,
это ли не беда…
1999
|
|
ПАДАЮЩАЯ БАШНЯ (Цикл 1989-1990) | Год:
1990 | Автор(ы):
Виталий Бурик | Последняя
редакция: 14.10.2003
* * *
Падающая башня
Тебе посвящена.
Слова о вечном кайфе,
Что сказаны вчера,
Измятыми листами
Вдруг лягут на порог,
Когда пророк пролога
Расскажет нам про рок.
…и будут биться волны
о костяные лбы,
когда патруль задержит
судью самой судьбы.
МИГ РОЖДЕНИЯ
Был зной и ветер.
Был век склероза.
Глумилась проза над чудаками.
Был день, когда стирали небо
с доски изрезанными руками.
Был странный праздник
в стране распятий --
кидали камни в того, кто умер.
Был дождь падений,
и пыль исканий
он вбил в асфальт в кричащих сумерках.
Текли в канавах
ручьи из слизи.
Им был ответом
скрип эшафота.
Но время смялось --
был час сомнений,
был миг, в который родился кто-то…
ОЧИЩЕНИЕ
В теле -- дрожь, устало тело
Искупленья острый нож
Не спеша вступает в дело.
За окном -- туман и дождь.
Палачей своих несмелых
Ты уже так долго ждешь.
Доски старые крыльца
Ждут, тирана ли, героя,
Прогибаясь без конца…
Он внесет, шагая чинно,
Искупленья острый нож,
Судьбоносный, перочинный.
Разлучает с телом дрожь
И крушит гнилое тело
Искупленья острый нож
Песню ярости пропела
В исступлении сталь клинка
Не оставила пробела
И стряхнув с горба века
Ты шагнул, ещё не смело,
В те далекие пределы
Где -- лишь Мастера рука.
СЧИТАЛКА
Продавец из ниоткуда
Водворяет во дворах
Темносерые молебны
Говорящих до утра.
Ночью -- сыро и прохладно,
Утро -- серо,
Днем -- светло,
Ночью -- пламя,
Утром -- племя,
Днём -- надежда,
Вечер -- вор.
Продавец из Ниоткуда
Продаёт пустяшный сор…
* * *
Красный гранит
обжигает язык.
Мёртвый,
три года молчащий
язык.
Красный, колючий,
громоздкий
гранит.
Мягкий, шершаво
шипящий
язык.
"Так не бывает!" --
но…
обжигает.
* * *
Разбилась стеклянная банка.
А казалась вечной…
|
|
МОЛИТВА ПО ГАРСИА ЛОРКЕ (цикл) | Год:
1986 | Автор(ы):
Виталий Бурик | Последняя
редакция: 14.10.2003
САД
Камень хранит молчанье.
По ком ты плачешь?
Ивы листьями землю целуют.
По ком ты плачешь?
Вода ручья поёт камню песню,
рыбы в корзине жадно глотают воздух,
облако одеялом
кутает кедра вершину…
Ответь мне, по ком ты плачешь?
Лепестки роз обрывают
пальцы красавицы юной,
сбивая с травинок росу,
уж скользит по дорожке.
По ком ты плачешь?
Ветер швыряет вниз
листву с разукрашенных клёнов,
с неба гранитного цвета
в сполохах молний
сокрытое око
смотрит на землю.
…………………………………….
Не ответишь, по ком ты плачешь,
Мальчик над Книгой…
КЛЕТКА
Клетка для канареек.
Узаконена и воспета.
Из пепла вспорхнувшая птица,
Где твой дом? - может, эта…
клетка для канареек.
Глянь -- на ветках зеленые листья.
Не тронь! -- от прикосновенья
Ветки прутьями станут
Клетки для канареек.
А сегодня был дивный восход,
И ты вдруг подумал,
Может это пришел мой день…
В Клетку Для Канареек.
* * *
Вчера была ночь.
Я был тем,
кто мог бы сказать тебе:
"Будь".
Вчера была ночь.
Ты могла
Мне просто сказать:
"Меня нет".
Но сегодня -- день,
И я вижу
Что нет
Ни тебя ни меня.
ВСТРЕЧА
Не знаю, кто может быть тобой.
Я ищу тебя.
Не знаю, кем должен быть я.
Я помню дрожащий зеленый лист,
помню блестящих рыб в пруду,
знающих правду о тебе,
и жду, когда придет этот день
день нашей встречи.
Если ты легкий мотылёк --
я не хочу прерывать твой полёт.
Уйду незамеченным
в приходящих сумерках,
оставив на плавящемся асфальте
алый цветок,
помнящий имя
несбывшейся встречи…
|
|
ПЕСНЯ НОЧНОГО НЕБА (цикл) | Год:
1990 | Автор(ы):
Виталий Бурик | Последняя
редакция: 14.10.2003
ТРАВА
Будет шторм…
радужные осколки весны
и песни черных птиц
плоть живой травы
…на коленях,
чтобы не идти
так быстро,
пробуешь её на вкус
губами
думаешь
о разных
вечных и мимолетных
словах,
лишь о словах,
ненужных траве,
ты,
такой чуждый
её корням,
ты,
неуклюжий
пред хрупкой её душёй
но
только шторм
видят её глаза,
глаза,
о которых
ты ничего не знал,
глаза
там,
среди завитков
её волос,
среди гладкой
зеленой шерстки
слабого существа,
помнящего
боль шагов твоих,
и пьющего воду дождей,
подаренных
штормом.
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
На крыльях ветра,
на снежных хлопьях,
на серых крышах,
на дымных трубах,
судьба писала
да не поспела
до первой ночи
зимою белой.
Зимою снежной,
зимою вьюжной
простужен город
оконным кружевом.
Здесь на пороге
уснул убогий,
во сне он держит
чашу с грогом.
Горячий грог --
убийца грусти,
избавит мир
от лишней мудрости,
от лишней боли,
от личной злобы…
Во сне не так
холодны сугробы.
Там странный малый
летит над миром,
где праздник ёлок
в теплых квартирах.
В день первый года
он смотрит в окна
с той стороны,
где очень холодно.
ПЕСНЯ НОЧНОГО НЕБА
Всё стихло,
устали моторы и люди,
и звёзды проснулись:
это ночь.
Неторопливо
в застывшем воздухе
кто-то над миром парит.
Странно, я видел
тебя этой ночью,
новую, яркую,
неожиданно близкую,
сотканную из звёзд
и лунного света.
И я поверил
в реальность снов,
и я коснулся
твоей руки,
и ты
улыбнулась мне.
Вдвоём
мы летели
над сонной Землёй,
рассыпая
звёзды
горстями вокруг,
ступая,
как по ступеням,
по перистым облакам,
глядя
на стаи птиц,
не знающих сна в пути.
Испив ледяного огня,
хранили тепло и снег,
и таяли в первых лучах
так рано всходящего
Солнца.
…и плакали,
чувствуя близкую смерть,
грозившую пробуждением.
КИТАЙ
Расколотый вечер
и льётся тумана белок.
И игры беспечные
темно-зелёных стрекоз.
Туда, где лежит
апельсиново-красный закат,
уходят последние,
шаги их быстры и легки.
Печальной дорогой любви
к забытым холодным ручьям,
омыть свои мысли
в прозрачной купели ночной.
Домой возвращаюсь и я,
шаг вплетая в тропинку теней,
с ушедшими засветло,
ветер их песен стих.
|
|
ДЖАЗ | Год:
1990 | Автор(ы):
Виталий Бурик | Последняя
редакция: 14.10.2003
Эти стихи посвящаются нашим надеждам,
какими они были в юности.
Пролог
Жажда купаний в лунном свете
в реках вчерашних нот
вниз по течению
маленький ветер плывет.
Ночь уплывает всё дальше
в лодке из тысячи тёмных окон
и нескольких светлых,
одно из которых -- твоё.
Жажда красит губ тон и пьёт.
Ещё глоток алхимии ночи --
здесь полночь пробирок.
Ещё удар -- полночь пробило.
Часы над Темзой.
Сонный покой.
Пол пути пройдено
черной водой.
И не находит опоры взгляд
в зыби тумана. Эй вы, назад!
открывшие окна в такую ночь,
вернитесь к любимым, качайте дочь.
Пусть себе дальше
плывет наш джаз
вниз по реке
поющей за нас…
Эталонный гринвичский меридиан
-- точка отсчета времени
современной техногенной цивилизации.
Не здесь ли начинается музыка сфер
нашего измеряемого и просчитанного
на сто шагов вперёд бытия?…
Начало
…на память. Из Гринвича.
На ладони --
бесформенный слепок,
оплавленная свеча.
Помнишь --
моторы,
надсадно у-р-р-р-ча
ждали -- желали
-- железным маршем
марево ночи
по плацу размазать?
Залпами
фары
стреляли
-- мимо! -- сирена выла…
А было в точку.
Сегодня было.
Выпал свечой из рук
осколок
меридиана
Гринвича…
…………………………………….( Из песни).
Утро
Проснись!
Мы долго ждали
музыку сна,
снега, поющего песню о нас,
джаз -- это стук
миллиона сердец,
выстукивающих в резонанс
ударам
небесных колоколов,
звукам
натянутых нитей весны,
это --
расколотый горный хрусталь,
звенящий до тех пор,
пока
мы будем идти с тобой в ногу.
Ну же, проснись!
Вслушайся -- в нотах
нового утра
джаз -- это мы.
А дождь всё лил и лил. Мы смотрели на него из окон,
из под навесов, да и в открытую, поднимая лицо к небу
и ловя губами его упругие капли… (Из фильмов А. А. Тарковского)
Дом дождя
Дом. Лестница.
Гость без лица
вошел, пододвинув
в передней стул.
Сел у окна.
За дощатой стеной,
где живет тишина --
дробный стук.
Вдруг раскололся
на тысячи капель
хрустальный шар.
Чей-то чуть слышный
на лестнице шаг
вторит в комнате
тени шорохом.
Ворохом листьев
клен ответил.
А лестница -- скрипом…
Поднявшись со стула
гость вышел.
И дверь тишину разломила.
Букет лакированных вишен
сквозь промытые стекла
стучался… Шаги --
всё тише,
и -- стихли.
Ты -- слышал?
Желание новизны -- примета юности.
Бред реформаторства -- примета патологии.
Наша история подобна влажному следу,
оставленному улиткой на асфальтовой
дорожке парка…
Бриз истории
Звуки едва слышны… Лютня или валторна?
Многоголосье двенадцати лун,
двенадцать тысяч испетых песен,
семь миллионов сказанных слов,
и не единого звука мне не досталось нетронутым…
…Остались -- обноски вчерашнего шторма,
выполощены, высушены…
Как серебро зеркал -- мы по ту сторону.
Что искал в моём отражении Всевидящий,
когда я был вывернут на изнанку,
сказавши "спасибо за всё!"?
Я шёл, наступая на чьи-то пятки,
таких же, как я -- невидимок,
бредущих рядом со мной.
И что я тогда здесь умел?
Может быть, я умел видеть?
может, умел я
кричать,
петь,
выть,
вить,
жить…
Скажи мне, взаправду могло это БЫТЬ?
Догадка -- мы шли в зазеркалье,
под девизом -- "прошлое -- детям",
твердя -- никогда, никогда не бывает:
чёрного мела, мертвого смеха,
старых детей…
Но за тысячи дней
до рожденья Кто-то уже сказал
своё последнее СЛОВО.
………………………………
А мы -- Его разрешение
на долгие повторения.
Ожидание -- одна из немногих стихий,
которая известна человеку в полной мере…
Жёлтое электричество
Вечер -- пора жданных встреч,
ночь -- обманутым врач.
Уставши за день,
прочь мчится вскачь
время света.
До рассвета бессонным -- дрожь,
до рассвета спящим --
незримая тень рядом с телом,
заложенным в тёмный ломбард.
Бард вечера вече собрал
над погасшим огнём,
пред нами поёт о надежде,
пусть ночь утешает…
А днём -- опять перебранки
различных стихий,
мудрость слепцов,
перезвон тяжких гирь,
извечная трата минут
в ожидании тепла…
Стрелы времени в колокола
бьют без промаха. На потолке
дрожит электричество жёлтое,
ржавчиной ожидания изъеденное.
И мнится жителям желтого вечера --
в один из таких вечеров
в тёмно-синем плаще
выйдет на сцену Сиятельный Граф,
провозгласит рецепт от тоски,
расколдует, прикажет
не верить гаданию по лампочкам,
и по секрету расскажет,
что в Гринвиче выключен свет,
и несколько сладких часов
все могут спокойно спать….
…и могут на завтра надеяться
в один из счастливых миров
заветную дверь отыскать.
Отче
Мы все -- его дети.
И те, кто помнит,
и даже
те, кто забыл.
Никакое движение не возможно без компромиссов.
Жертва
Бег застыл.
Вверх --
было поздно,
а вниз -- нельзя.
Глаза глядели
как два немых
затравленных
зверя.
Кто,
кто убил
эту музыку?
Уж не мы ли?
Бег рванул вверх
-- поскользнулся --
напрасно…
Стёкла забрызганы
чем-то
знакомо-красным.
Где это, где?
не вижу!
…отмыли.
А, собственно, не всё ли равно, о ком эта история?
Музыкант
Всегда один.
В минуты приобщения
к дыханию небес
он был один.
Он был один,
когда горели крыши
домов, построенных
назло его проектам.
Он был один,
когда пришла пора
на наш алтарь
нести свои творения,
руками кровоточа
по ладам.
И, разделяя судьбы
прочих смертных,
он в судный день,
в глаза не глядя ветру,
был одинок.
И плавились
молитвы парафином,
а мир смотрел
торжественно и глухо,
как он восходит
без перил. Один.
Идея возвращения на протяжении тысячелетий
вплетается в сюжеты самых различных культур Земли.
Твой Гринвич
Твой берег похож
на янтарный пляж,
но море его не погладит ладошкой.
Твой берег живёт
по законам сказок,
и ждёт, беспокоя твою бессонницу.
Твой берег не верит
в заученность фраз,
он верен лишь нотной твоей геометрии,
лишь первым звукам
зовущего джаза,
кричащего о своём рождении,
влажного и звенящего,
как капли дождя, упавшие
на жаждой томимый песок.
Твой берег, твой Гринвич,
твой дождь и песок…
И сколько лет ждёт этот дом на песке?
И в новую эру,
и в древнюю веру,
в медвяную реку
по вечному року
вернись новой нотой,
вернись новым словом
и новым ударом часов.
"Вот я и дома!" -- с этими словами прыгнуть
на тахту и поставить диск Луи Армстронга…
Эпилог
Маленький ветер уплыл
в нарисованность трав на холсте.
Легкие крылья раскрыл,
песней полуночи став,
аккомпанируя шороху трав
дыханием ветвей.
И мы твердо верим --
эти шаги нового джаза,
вечного джаза,
будут всегда слышны --
вечная легкая поступь
сына земли, огня и воды.
Мы говорим ему:
в этой реке -- наши сны..
Вдоволь испей и вернись
тополиной листвой
вверх по течению,
к шепоту детских губ.
|
|
Песня ренегата | Год:
1990 | Автор(ы):
Виталий Бурик | Последняя
редакция: 14.10.2003
Зачем мне твоя революция,
асфиксией зрачка
грозит мне безвременье.
Зачем мне твоя революция,
дышит земля под ногой
всё потней и заметнее.
Зачем мне твоя революция?
Отказ от тепла в угоду
знамёнам, знамениям…
Зачем мне твоя революция,
никто и не вспомнит,
а вспомнит -- придуманным именем.
Зачем мне твоя революция?
Краюха не станет сытней
а сто грамм -- двестиграммами.
Зачем мне твоя революция?
Потомки ведь так и останутся
быдлом и хамами…
Зачем мне твоя революция?
Ночь догорает кострами
за речкой, как в песенке,
Зачем?
Мы успеем ещё
в новый мир
по невидимой лесенке…
|
|
ПАДЕНИЕ МАГА ГЕРМАГЕНА | Год:
1990 | Автор(ы):
Виталий Бурик | Последняя
редакция: 14.10.2003
посв. А.Глазовой, Моне и Мане
Утро алхимика
охра свинец ртуть
расплавить и перемешать
золото золото золото
в витражах уже светло
париж а холодно
зыбь изморози стыло
звенит в висках
бессонной ночи
домовым сверчком
лечь и лежать
долго долго ничком
ничей париж
и ничей ты
как рецепт забытый
золота золота золота
Прага
прага где череп обглоданный конский
спит в подворотне на узенькой улочке
прага где ставни задраены накрепко
где по ночам сторожа с колотушками
прага где в стиснутых стенами комнатках
из черепков тряпья и желания
вырос голем и бродил неприкаянный
всё ещё ждёт что окликнут по имени
прага где каменными лабиринтами
процесс над живыми кричит задыхается
прага блаженных задворки империи
неба шатер на шпилях болтается
под любой черепицей что-то случается
прага вязальная спица истории
|
|
|
|
