|
|
|
 |
 |
|
| Музыкальных проектов |
3605 |
|
| Музыкантов |
10435 |
|
|
|
|
|
|
|
История Дальневосточной музыки
Анатолий Погодаев. О музыке и о себе. Часть 1-я
Страница: 1 (1 из 1) |
|
Родился я в тысяча каком-то году, не помню в каком, но это в том веке еще было. Папа мой - забайкальский шаман, а мама - китайская певица, волею судьбы оказавшаяся на российской земле. Я родился четвертым ребенком, даже шестым: двое появились мертворожденными. Я считаю то, что я родился, большой удачей, потому что предшествующий ребенок умер. Значит, приходится за двоих отдуваться. Так вот, родился я в Забайкалье. Детство мое протекало в маленьком городишке Биробиджан, где жители иногда говорили на еврейском языке, из чего я сделал вывод, что вокруг меня очень много евреев. Так и оказалось впоследствии: это были какие-то выселки еврейских племен на Дальний Восток, и они на станции Тихонькой прозябали, пока не отделились в Еврейскую Автономную область со столицей Биробиджан.
Из песен, которые пела мне в детстве мама, я помню одну, в ней были такие слова: "Тихо, уж полночь настала давно. Спать бы пора, но не спится". И тема китайской мудрости великой, что жизнь - это сон, и надо проснуться в этой жизни, до сих пор меня не оставляет и в творчестве прослеживается. В Биробиджане я впитал еврейскую народную мудрость: "Жизнь - это сон для смертного любого. Но сон хороший лучше сна плохого".
Мне по жизни очень везло на встречи с интересными людьми. Например, много раз я встречался с древними узбеками, которые проживали во Владивостоке... Они в те времена читали какие-то запрещенные книжки разного рода, эзотерического порядка. Тогда это все ходило в распечатках, никто не мог даже и подумать, что когда-нибудь настанут такие времена, когда можно будет читать Кастанеду и не бояться. Все мое житье-бытье - оно такого непонятного, мистического характера. Для окружающих я прост и не мистичен, во мне нет ничего такого, чтобы все замерли при виде меня и начали трястись, как бандерлоги. Техник мы таких не используем, оно нам и не надо. Зачем? Мне кажется, приятнее христианское отношение друг к другу, когда ты не делаешь плохого другому человеку, и, соответственно, ждешь от него то же самое. Но даже если он тебе делает плохое, ты должен стерпеть и сказать: ну, ладно. Иногда сам можешь кому-нибудь что-нибудь неудачно сделать хорошо: думаешь, что хорошо, а ему в это время плохо. Я думаю, все наше поколение прошло через определенные ступени: увлечение нео-язычеством, например. Во всяком случае, выбор и принятие вероисповедания выпали на нашу долю. Перед предыдущими поколениями этот вопрос, по-моему, не стоял. У нас могло быть все что угодно, кроме какой-то схемы, проверенной тысячелетиями. Вот есть официальное Православие, но встает вопрос: да, но это же официальное! Изначально было неприятие официального, антисистемное какое-то начало в воспитании, особенно у тех музыкантов, которые полжизни провели в андеграунде и играли музыку, часто дома для друзей. Музыку, которая расходилась как-то на кассетах и по всем понятиям не должна была бы звучать на радиостанциях. В чем-то оно так и осталось: я не ощущаю себя до конца частью социума, в котором живу. Я ищу какой-то свой мир, людей, с которыми мне интересно и приятно общаться. Я не хочу поступаться какими-то своими идеями, принципами, что требуется для того, чтобы загребать большие бабки и быть в социуме прочно. Хотя, что касается работы, то она меня не пугает. Где я только не работал: и дворником, и слесарем, и плотником, и в море ходил, и в театре декорации делал, и бары оформлял, и звукооператором был, всего не перечислить. По-разному на жизнь зарабатывал.
Огромная часть жизни прошла во Владивостоке: я там и служил, и учился. Владивосток для меня оказался одной такой большой школой. Я постоянно играл. Видимо, от мамы передалась тяга к песенному творчеству. Мы все время делали какие-то ансамбли: в школе, потом в армии, в институте. Везде. По тем временам все проходили через то, что делали какие-то английские варианты: снимали англоязычную музыку, а так как английским в совершенстве владело мало народа, то писали чаще всего какую-нибудь "рыбу" - русскую версию английской песни. На танцах играл. Приходилось всякую музыку играть. Но свои песни не давали покоя, и время от времени они становились для меня важнее, чем все остальное: я уходил из ансамбля, бросал все. Иногда получалось с ансамблем делать свои песни.
В конце концов, я устал от того, что группа должна сдирать чужие вещи, а не играть свои, и год 1987-ой я полностью посвятил индивидуальному музицированию. Я ездил по Дальнему Востоку, выступал на бардовских и рокерских фестивалях. Я даже получил определенную известность в бардовских кругах со своей программой, которая называлась "Град Китеж". Потом петь одному надоело, снова захотелось коллективного творчества, и я организовал новую группу - "РА", позже переименованную в "БУНТ ЗЁРЕН". Группа окончательно сформировалась осенью 90-го. В 1991 году на студии "XXI век" мы записали первый альбом - "Русская Африка", от аббревиатуры "РА" - и очень удивились, когда в конце того же года Гребенщиков выпустил "Русский Альбом", тоже "РА". Мы порадовались такому совпадению, решили, что мы, наверное, астральные двойники группы "Аквариум". Порадовались... и испугались, потому что в те времена очень многие пели песни а-ля Гребенщиков. На поэзию он оказывал колоссальное влияние. Я читал стихи друзей, и замечал, что мы очень несвободны от творчества Бориса Борисовича. Этим тогда все переболели. Но какие-то свои идеи всегда присутствовали, и в конце концов, они развились и победили.
Как мы пересеклись с Ником Рок-Н-Роллом? У меня была своя программа, я пел, вышел после концерта с цветами, помню, и отправился к знакомому пареньку. А там Ник с ребятами из Тюмени. И он предложил пойти портвейн пить, и мы пошли пить этот портвейн на какую-то квартиру. Я пел там свои песни, а они свои. И мы решили, что было бы клево сделать общую группу. Первое наше выступление совместное состоялось на фестивале "Сыктывкар"90". Тогда "Коба" состояла как бы из нескольких направлений: Витька Пьяный выступал отдельно, Ник выступал, я со своей акустической программой играл тоже отдельно. Я пел под акустику, а потом мы с Ником и Витькой делали электрическую часть. Так как я был очень задействован в электричестве по музыке, то свои вещи я в этой части концерта не пел. Да и требовали они другого музыкального наполнения. И параллельно с "Кобой" я занимался своими какими-то музыкальными проектами. Постоянно. Я не скажу что я паинька по жизни. При всей моей видимой мягкости, я считаю себя человеком достаточно жестким, и эта моя часть осталась и в "Зёрнах", просто форма подачи изменилась. Панк-рок никогда не был мне близок как окончательная музыкальная форма. По своей сути, по своему духу - был близок. Мы когда с Ником ездили по городам всегда стебались по поводу панка, спрашивали людей: "Вы нам объясните, кто такие панки?" Для нас это была свобода выражения - бери любую форму музыкальную, используй весь культурный багаж, и можешь разрушать его, или использовать, но так, как хочешь, как чувствуешь ты, не следуя стандартам. Это для меня панк, а не три аккорда и понеслась.
В 1994-м году мы попали в Москву на "Фестиваль Надежд Московской рок-лаборатории": человек поехал в Москву, мы ему дали кассету с "Русской Африкой", эту запись послушал Владимир Марочкин, и пригласил нас на фестиваль. В Москву мы приехали в виде такой "минималистической" группы: барабаны, бас и гитара. Да, и Стас Головач на перкуссии играл, земля ему пухом...
В плане какого-нибудь арт-рока, с таким составом не разойдешься, поэтому просто пели-играли. Один концерт мы отыграли в МДМ, на фестивале, один - на "Улице Радио". В "Секстоне" играли, в "Nе Бей Копытом". Помню, на одном из концертов сидели мы с Марочкиным и Сергеем Смирновым, и они сказали: "А почему бы вам не приехать в Москву летом, и не поиграть по клубам?". И летом мы снова приехали в Москву... а клубы в этот момент все закрылись. Мы остались в Москве, перебивались какими-то работами. Иногда, благодаря Смирнову, выезжали куда-нибудь играть, например, в Воронеж.
А потом, по зиме, началась настоящая работа. Был период, когда за счет концертов могли просуществовать: снимали квартиру, одну на всех. Как-то перебивались. Но, не выдержав такой жизни, уехал во Владивосток барабанщик. Может, просто заскучал по дому: любимая девушка, рыбки. Мы остались без барабанщика. Когда он играл, это была группа. В течение трех лет мы наработали материал, который был продуктом коллективного труда. А когда мы играли те же песни без него, момента коллектива уже не было. Сессионные музыканты приходили и уходили, наше финансовое положение их долго не задерживало - они искали более выгодный "контракт". Такая чехарда продолжалась до 97-го. В 97-ом у нас образовался очень хороший состав: басист Андрей Дюков, Андрей Лобанов на барабанах, на гитаре я, а Иван Шамин периодически играл на басу, а потом взял акустическую гитару. И вот мы сделали программу и решили записывать альбом: поехали в Питер и записали материал на альбом. Песня "Тает снег" оттуда. Записали, послушали, и пришли с ребятами к выводу, что в принципе это уже не "Бунт Зёрен", это совершенно другая музыка. С "Бунтом Зёрен" это не хочется смешивать. Что такое "Бунт Зёрен"? Это бунт в бунте: если рок-н-ролл это бунт, то "Бунт Зёрен" был бунтом против бунта. Была идея какого-то внутреннего роста: зерна бунтуют и должны прорасти. "Бунта", на самом деле, не стало когда ушел барабанщик. Мы тогда говорили, что "Бунт" уехал, а "Зёрна" остались.
Альбом, по ряду причин, не издался. Мы в Москве заключили контракт с "Пурпурным Легионом", по которому он обязался его выпустить, и еще два альбома. Предоставлялась студия, мы уже начали писать демо следующего альбома, о проблемах русского менталитета, который должен был называться "Иван Сусанин". Песни из этого так и не записанного альбома мы иногда вставляем в наши концерты. Когда грянул дефолт, "Пурпурный Легион" накрылся, и мы в очередной раз оказались не у дел. Я уехал во Владивосток. Целый год я провел у моря. У меня родилась дочка.
А потом, в 99-ом году я вернулся в Москву, и группа начала готовиться к новому рывку. Возникло множество проблем, психологических и технических. Ушел Андрей Лобанов, Иван Шамин тоже долго не задержался, но вернулся Андрей Дюков. На ударных теперь играет Андрей Чуркин. Этим составом мы и записали "Осень Золотую", которая сейчас по радио крутится. Только Дюков к нам тогда еще не вернулся, и партию баса сыграл басист "Крематория" Сергей Третьяков.
Со следующим альбомом много непонятного: кто будет выпускать, когда? Рабочее название у него "Долгий день в дороге". Это по песне, которая туда войдет, очень камерной такой. Мы хотели, делая песню заглавной, подчеркнуть, что сущность группы больше в этой камерности: есть лирический герой, его жизнеописание. О социальных явлениях мы не поем, нас интересует внутреннее - нечто такое, ради чего человек рождается здесь. Еще в этот альбом точно войдут "Новогодняя", "Осень Золотая", "Все будет хорошо", "Чукча в черном". Об остальных песнях пока думаем. Хотя, материала уже альбома на три.
Когда мы это все делали, не имея никакой перспективы, мы понимали, что песни нигде не будут звучать, потому что они не того уровня. Были вещи, которые можно назвать "нерадийными хитами", такие как "Маугли", "Дерсу" - песни, которые нравились нашей публике и которые постоянно просили петь на концертах - эти песни были абсолютно "нерадийные", они родились в те времена, когда мы и представления не имели, что можно на радио раскручивать свой хит. Мы жили во Владивостоке, где не было тогда таких радиостанций, и я спокойно ко всей этой ситуации с нашими песнями относился. И сейчас спокойно отношусь. Кое-что, конечно, изменилось: существует уже "русский шоу-бизнес", где разные музыкальные направления имеют право на жизнь, в том числе и не совсем коммерческие. То, что мы сейчас играем - это мейнстрим: музыка, часть которой вписывается в радийный формат. И хорошо, что много новой музыки попадает на радио. А остальное можно услышать на наших электрических концертах. И на акустических. Но акустика - это вообще отдельная история. |
|
|
История Дальневосточной музыки
Анатолий Погодаев. О музыке и о себе. Часть 1-я
Страница: 1 (1 из 1) |
|
| |
|
|
|
