АНКЕТА Байрама и Вольдемара, заполненная перед выездом в туристическую поездку в Итальянский край
1990
БАЙРАМ И ВОЛЬДЕМАР. Маленькая трагедия
1990
БОЛЬШЕВИАДА
1990
ВЕЛИКИЕ ПИСАТЕЛИ О БАЙРАМЕ
1990
ВОСТОЧНЫЕ МОТИВЫ
1990
ДЕТСКИЕ СТИХИ
1990
Ефрейтор Байрам
1990
ЖИЗHЕОПИСАHИЕ ВОЛЬДЕМАРА
1990
Из армейской поэзии
1990
Исповедь Кондовиста
1990
МЫСЛИ И АФОРИЗМЫ
1990
СМЕРТЬ БАЙРАМА
1990
СТИХИ О ЛЮБВИ
1990
СТИХИ РАЗНЫХ ЛЕТ
1990
ХАБАРОВСК-ПЕТУШКИ
1990
ЮВАЧЕВКИ
1990
Я СЧАСТЛИВ!
1990
Исповедь Кондовиста
| Год:
1990 | Автор(ы):
Байрам и Вольдемар
| Последняя
редакция: 09.07.2003
ИСПОВЕДЬ КОНДОВИСТА
Кондовая поэма
"Я до боли в глотке город ненавижу"
В.Б.Еремеев
ВСТУПЛЕНИЕ
Вот иду я, кондовый, кряжистый, по улице, смотрю на хари ваши гнусные, и так-то хочется шваркнуть по рылам вашим постылым! В горнице моей светло. Из проконопаченных собственноручно окон не дует, а все равно мерзость в душе. Гляжу я на книжные корешки кожаные, разноцветные, и такая опротивь душу заполняет, что сбросил бы их все на пол да запалил огнем синим, чтоб и сам не гам да и букинистам проклятым не досталось. А уж как приму с утра косушку да заем икрой засохшей, у соседей уворованной, - так зашкрябает в душе! Впору на четвереньки бухнуться и волком завыть.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Предчувствую гибель кондовизма
Слухи были глупы и резки:
Славно жили Байрам, Алексей.
Но повадились к ним Степняки
С самогонкой фальшивой своей.
Нет без пищи цинизму житья
Нет покоя и радости нет.
Вот и стали мы пищею: я
Да святой Алексей, мой сосед.
То, что местный Фаддей не догрыз,
Насмехаясь и строчкой смердя,
То дохрумкали стаями лис
Кунаки наши, с тылу зайдя.
Затуманилось сердце мое,
Навалилась на душу печаль.
Поросла наша слава быльем -
Никому кондовизма не жаль.
И напрасно хитон мой пошит,
И напрасно играл мой баян,
И Пегас мой под вешалкой спит
От "белянки" хабаровской пьян.
И жена не сочувствует мне,
И с постылой бутылкой сосед...
След от водки засох на стене,
Но в душе он не высохнет, нет!
Я на улицу выйду: все так.
Муравьишки хлопочут, кто как...
Суета, маета, скукота,
Гогот пьяниц и визги собак.
Постою на крыльце, помолчу,
А потом соберу чемодан
И в родное село укачу -
Будьте прокляты, все города!
ГЛАВА ВТОРАЯ
Знакомлюсь в поезде с Иваном Блядниковым и Надеждой Кустливых
Я весь в мазуте, весь в тавоте:
Чугунка не Аэрофлот,
Пока до места доберетесь,
В грязи пальто и барахло.
Весь в саже с ног и до макушки,
Весь в станционных матерках,
На полке тощенькой подушкой
Спасаюсь я от сквозняка.
В купе темно, как в "одиночке",
Лишь где-то там, под потолком,
Одна светящаяся точка
Скрипит патроном. А кругом
Матрасы пыльные в рулонах.
Соседей нет. Тоска, тоска...
Я засыпал под стук вагонный
И завыванье ветерка.
Вдруг дверь поехала налево,
И на пороге мужичок.
Еще хорошенькая дева
За мужичонковым плечом.
Без сумок и без чемоданов.
Два горлышка у мужика
Торчат нахально из карманов -
И вмиг прошла моя тоска.
Я сел, представился. Соседи,
На пустяки не тратя слов,
К окошку грязному подсели,
И стол мгновенно был готов.
Я снедь достал: краюху хлеба,
Два мятых желтых огурца
И сала шмат, какого мне бы
Не съесть до самого конца.
Мужик бутылки ставит рядом
И - руку: "Блядников. Иван.
А это вот - Кустливых Надя.
Мы из колхоза "Партизан".
В Москве на слете побывали
Животноводства маяков..."
А сам в стаканы разливает:
"Ну, брат, Валерий, будь здоров!"
Нас быстро подружила водка.
Мужик на сало налегал,
А я вовсю животноводку
Глазами жадно поедал.
Была Надежда симпатична
И не по-сельскому стройна.
Ивану подпевала зычно
И улыбалась, как луна.
Потом мы речь вели о севе,
И молвил Блядников Иван:
"Нет, городские люди, все вы,
Чуть что, - крестьянину в карман.
А чтоб понять мужичью душу -
Куда там! Вы, мол, люд простой..."
Тут я вскричал: "Иван, послушай!
Да я ль крестьянину чужой?!
Не свойский я ль? Давайте косу!
Да я траву по скверам ем!
Я сам крестья..." - Иван с вопросом:
"А ты докажешь, парень, чем?"
"И докажу!" Напрягши память
Я стал читать кондовый стих,
Как пыль стояла, ехал парень...
И смех Надежды сразу стих.
На нас, поэтов, бабы падки.
Я дую знай в свою дуду...
А кончил - прошептала сладко:
"Валерий, в тамбуре вас жду".
И упорхнула. Закосевший,
Иван на верхней полке лег,
А я, и шапки не надевши,
Как был в трикушке - за порог.
Она ждала. Луна сияла,
Летела сажа из окна...
О, как она меня лобзала!
Какие речи мне шептала,
Желаньем до краев полна!
Вдруг отстранилась: "Ты, Валерий,
В трико простудишь кое-что.
Здесь плохо пригнанные двери,
А ты без шапки, без пальто.
Иди в купе. Я в ресторанчик
За поллитровкой. А Иван
В обед проснется лишь, не раньше,
Он долго дрыхнет, если пьян.
Иди, стели помягче полку,
Нас ночь любви сегодня ждет".
И в ресторан умчалась. "Елки! -
Подумал я. - А мне везет!"
И, потирая бодро руки,
Назад отправился в купе.
Нашлось лекарство против скуки,
Пойду готовить канапе!
И осторожно, чтоб Ивана
Не разбудить, включаю свет...
Ни пиджака, ни чемодана
И ни Ивана нет как нет.
Я понял все, хотя не сразу.
К проводнику не побежал
И не сомкнув от злости глаза,
До самой станции лежал.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Вернувшись в родной дом в трико, сижу на завалинке и размышляю
Взбегу на холм и упаду в траву,
И древностью повеет вдруг из дола.
Здесь я впервые русскую молву
Узнал и полюбил душой веселой.
Привет, Россия, родина моя!
Я тот же и театром не испорчен.
Я вновь в деревне! Слезы не тая,
Смотрю на лес, на речку и на поле.
Но слезы те не радостью одной -
Исполнены они еще печалью...
Сельчане, этой истины простой
Вы разве до сих пор не замечали?
А если кто не видит, объясню
(Культурой кой-какой и я отмечен):
Понятно даже сивому коню -
Наш рай патриархальный, он не вечен.
Забыли нынче Бога на Руси,
Живем, как людоеды, как собаки.
В своих домах - как в тине караси,
На улицах - как волки: брань да драки;
По магазинам - шум очередей:
Того поносят, этого выносят...
А на вокзалах - тысячи бичей,
А в деревнях траву никто не косит.
Нет, косят, как же! Только для себя,
Для собственной скотины. Это значит,
Что мы съедим последних жеребят
И примемся за яблони на дачах.
Все от сохи сбежали в города
(А в городах распутство, кражи, леность!):
Там, мол, хлорированная вода,
А в деревнях, мол, грязи по колено.
И за столами сонные сидят,
Чего-то все считают и считают,
А нам кормить тут нечем поросят,
Да и коровам пойла не хватает.
Приедут на уборку овощей
И через час торопятся обедать,
А там ищи их, пьяных, меж кущей...
Ох, в деревнях теперь такие беды!
Комбайнам не хватает запчастей,
А трактористы в праздники и в будни
Привыкли напиваться до чертей,
Их даже зов земли тогда не будит.
Все больше хулиганит молодежь,
Не ставя пред собой высокой цели,
И дефицитно все, что ни возьмешь...
Чего-то где-то мы недоглядели.
Уйду в поля, где пахнет солнцем рожь,
Где птицы так безжалостно певучи.
Чем дальше ты от города уйдешь,
Тем станет на душе светлей и лучше.
Рогожа, лапти, прясло, квас, коза,
Соха, навоз, лучина, прялка, клуша...
Как лечит этих слов простых бальзам
Прогрессом искалеченную душу!
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Помывшись в бане, убеждаюсь, что деревня жива
В минуты
музыки печальной
Раскрепощается душа.
Люблю я, парень
музыкальный,
Пластинки слушать не спеша.
Вот саксофоном Джек Онани
Вымает душу... Свинг пошел.
Свингует бас Ли Полупьяни,
Ох, бес, свингует хорошо!
Поль Валентон с трубой вступает,
Со скрипкой - Аэропедян...
И сердце кондовиста тает,
Тут кондовист без водки пьян.
Я сам, бывало, на баяне
С Кузьмой на пару свинговал.
Сегодня вспомнил, мывшись в бане,
И о Кузьме затосковал.
Но, чтоб в проклятый город снова
Не потянуло в тот же час,
Свингую веником дубовым,
И зад зудит, как контрабас.
...Напарившись, в избу вернулся,
А там уж родственников тьма:
Базлай Серега, Жмур Зинуля,
Запьянцев Колька, дед Фома,
Брат матери Мудрак Савелий
И Матершинников Иван,
Троюродная тетя Феля,
Антип, Паскудников Степан -
Все собрались. "Эй, ты, не мешкай!" -
"Да ты-то что ж, небось устал?" -
"А где Ермил?" - "Ушел с тележкой". -
"Эк, старый плут!" - "Да что б пропал!"
Весь стол уставлен самогонкой.
Шкворчит картошка. Огурцы
Блестят боками. Чуть в сторонке
Играют дети. Их отцы
Дымят покамест самосадом,
Глаз на пузатую кося.
Напротив - молчаливым рядом
Их бабы... Ждет народ гуся.
И подан гусь! Загомонили,
В стаканы льется самогон...
"Мы за него заглазно пили,
А он вернулся - вот он он!"
Все чокаться со мной, целуют,
Я сам слезу чуть не пустил...
Не ожидал себе такую
Я встречу здесь. Народ, прости!
Чем был бы я без сельской бани,
Без задушевной простоты
Среди домов, звонков трамвайных,
Гудков, вокзалов, суеты?
Мне милы вскопанные гряды,
Родительский надежный кров,
И предков древние обряды,
И суеверья всех веков,
Я помню бабку Катерину -
Колдунья, знахарка, вдова...
Не от нее ли половина
Передалась мне волшебства?
Не от отца ли власть крутая
Над словом, скользким, как налим?
И не от деда ь речь живая,
Какой в избе мы говорим
За сытным ужином, и в поле,
И в редкий час семейных свар,
Когда, к примеру, тетя Поля
В срок не поставит самовар...
Как многим я родне обязан!
И в жизни сельской, непростой
Я крепкой пуповиной связан
С родней, умершей и живой.
На древней прялке деревянной
Хочу продолжить ту же нить.
Родства не помнящим Иваном
Я не могу свой век прожить!
ГЛАВА ПЯТАЯ
Убеждаюсь, что
музыкальные вкусы мои то ли вперед ушли, то ли от народных оторвались
Мне лошадь встретилась в кустах,
Куда за малою заботой
Я удалился, пьяный в прах.
Под покосившимся забором
Она жевала клок травы.
И я, обняв ее за шею,
Шептал ей в ухо: "Лошадь, вы..."
Но передать я не сумею
Всего огня моих речей,
Признаний всех. Она жевала,
Косила глазом на ручей
И речи не перебивала.
Ну, а когда я все сказал,
Что грузом на душе лежало,
Она взбрыкнула, как коза,
И непочтительно заржала.
Я в дом вернулся. Там горой
Шел пир. От пляски все дрожало.
Но у меня не пир хмельной
Перед глазами - лошадь ржала.
"Что, брат, гармошка не мила? -
Спросила вдруг невестка Оля. -
У нас не то есть! - и взяла
Пластинку. Гармонисту: - Коля,
Постой-ка, выпей, отдохни,
мы под Аллу Пугачеву
Станцуем дружно перед ним,
Чтоб не сказал худого слова
Про нашу серость". И несут
К столу проигрыватель "Рига",
Коробку с кнопками кладут,
Звукосниматель чтоб не прыгал.
И началось! На всю избу
"Все могут короли" грохочет...
"Я всех кобыл видал в гробу!" -
Кричу я. Но никто не хочет
Прислушаться. Топочут, ржут,
Кадят свирепым самосадом...
Вконец я рассердился тут
И, размахнувшись мощным задом,
По "Риге" врезал. Жалкий визг
Моей сокурсницы раздался,
Все кнопки разлетелись вдрызг.
Из-за стола Базлай поднялся.
И в наступившей тишине
Он молча подошел ко мне,
Взял за грудки и, как в кино,
Швырнул в открытое окно.
Смешались в кучу кони, лица,
И слышу я сквозь перемать:
"Он может не любить певицу,
Но радиолу мне ломать!.."
Припомнил я: такой же случай
В Одессе был. Я дрын схватил
И, задыхаясь, как в падучей,
В избу ворвался... И застыл:
Родня глядела, словно волки,
Был кнопками усыпан пол,
А впереди - Базлай с двустволкой.
И, плюнув, с матом я ушел.
Мороз крепчал. Трико не грело.
И, беспрерывно матерясь,
Я шел в ночи. Душа болела.
Распалась с родичами связь.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Возвращаюсь назад более современным транспортом, отчего и главы становятся короче
Слава тебе, поднебесный
Старый извозчик Ан-2!
Не по дороге железной,
Там, где скрежещешь едва, -
Мчу я по синему небу,
Водку из горлышка пью.
"Если б поэтом я не был,
Стал бы пилотом", - пою.
Эх, ручейки нитяные!
Тлями коровы внизу!
И, как букашки слепые,
Автомобили ползут.
Рельсы отсюда - как нитки,
Частыми спичками - лес.
Было б окошко открыто -
Плюнул на всех бы с небес!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Добравшись до областного центра, улетаю домой на лайнере, решив никаких дорожных знакомств больше не заводить
В который раз меня приветил
Аэрофлот.
Несет быстрее всех на свете
Вверх и вперед.
Встречайте блудного папашу,
Сын и жена.
Готовьте пироги да кашу,
Кувшин вина.
Не надо мне знакомств дорожных
И деревень,
Я буду тих и осторожен,
Как старый пень.
Лечу домой, где нет Базлаев
(Хоть я не трус),
Где вас в окошко не бросают
За тонкий вкус.
Я понял истину, хоть поздно:
Лишь тот родня,
Кто не стремится ночью звездной
Побить меня.
Родню не выбирают люди.
Какую есть,
Всю жизнь ее терпеть мы будем,
Нести, как крест.
Зато друзья то в нашей власти:
Хочу дружу,
Хочу бегу, как от напасти.
Сам нахожу
Себе друзей, подруг по вкусу,
А вкус мой чист.
Я не сторонник Иисуса -
Я кондовист!
Сапоги мои скрип да скрип
Диссонансом на фоне турбин.
От волнения аж охрип
Мой сосед (он был не один):
"Не колхозник ли будешь, брат? -
И опять его голос дрожит. -
Я с тобой познакомиться рад,
Нас с тобою что-то роднит.
Твой типаж меня покорил,
А к работе вашей храню
Пиетет", - сосед говорил,
Подрубая меня на корню.
Я лишь хмурился и молчал,
Закипая смолой в нутре,
А сосед языком бренчал -
Балалайка в посконном дворе!
Разливался про зябь соловьем
Про несуетность и покой,
А в конце: "Прилетим, - пойдем,
Опрокинем со мной по одной?
А, вишь, сам из Москвы, актер.
Режиссером махнул в глухомань.
Чем-то личет мне ваш простор,
Ваши сопки и - как там? - урман".
Он на Блядникова похож
Чем-то неуловимо стал.
И сказал я: "В душу ползешь?
Я от вашей лапши устал!"
И хоть люди сидели кругом,
И хоть кресло - хреновый ринг,
Свинганул я его кулаком,
А соседке сказал: "Замри!"
Слава Богу, в тот раз обошлось,
Благо спинки зело высоки.
А сосед как схватился за кость,
Так и зыркал с тех пор с под руки.
Правда, я, как подъехал трап,
Первым к выходу побежал:
Хоть милиция - друг и брат,
Мы с ней сроду не кореша.
И, минуя дежурных всех,
По бетонке чешу в вокзал.
Только выход - и смех и грех -
Будто кто-то мне заказал.
"Обложили, - кричу, - мудаки!
Где тут прячутся номера?"
И рванул я через флажки -
Вот такая в заборе дыра!
Отдышался, иду к такси,
Озираясь по сторонам.
У стоянки - господь спаси! -
Все друзья из театра там.
Подхожу, говорю: "Привет!
Вы чего тут стоите кружком?"
Вдруг смотрю: а в центре - сосед!
Я в сторонку бочком-бочком,
Храпункова маню рукой:
"Не врубаюсь никак, хоть режь!
Объясни, это кто ж такой?"
"Это, - шепчет, - новый главреж".
Я обложен флажками опять.
Не видать мне теперь ролей.
И Таганки мне не видать.
Что сравнится с бедою моей?
Делать нечего, еду домой
На последний рваный трояк.
Все к чертям! Там жена, и мой
Обормот, и заштопанный маг.
Захожу - неприглядный вид:
На диване пьяный сосед,
А на маге записка лежит:
"Я к другому ушла. Привет!"
Я полез за стеллаж - стоит.
Хорошо, что не сжег мосты.
Наливаю. "Ну, будь, старик!
Прошвырнулся на славу ты".