"Байрам и Вольдемар"

АНКЕТА Байрама и Вольдемара, заполненная перед выездом в туристическую поездку в Итальянский край  1990
БАЙРАМ И ВОЛЬДЕМАР. Маленькая трагедия  1990
БОЛЬШЕВИАДА  1990
ВЕЛИКИЕ ПИСАТЕЛИ О БАЙРАМЕ  1990
ВОСТОЧНЫЕ МОТИВЫ  1990
ДЕТСКИЕ СТИХИ  1990
Ефрейтор Байрам  1990
ЖИЗHЕОПИСАHИЕ ВОЛЬДЕМАРА  1990
Из армейской поэзии  1990
Исповедь Кондовиста  1990
МЫСЛИ И АФОРИЗМЫ  1990
СМЕРТЬ БАЙРАМА  1990
СТИХИ О ЛЮБВИ  1990
СТИХИ РАЗНЫХ ЛЕТ  1990
ХАБАРОВСК-ПЕТУШКИ  1990
ЮВАЧЕВКИ  1990
Я СЧАСТЛИВ!  1990

---

ХАБАРОВСК-ПЕТУШКИ  | Год: 1990 | Автор(ы): Байрам и Вольдемар | Последняя редакция: 09.07.2003

ХАБАРОВСК-ПЕТУШКИ

быль

Это все мое, родное,
Это все хуе-мое!
То разгулье удалое,
То колючее жнивье,
То березка, то рябина,
То река, а то ЦК,
То зэка, то хер с полтиной,
То сердечная тоска!

Т.Кибиров

Хабаровск - станция Амур
Все говорят: "Дом, дом!"
Да разве ж государственная квартира - дом? Дом - это там, где дух успокаивается и мурлычет. А в квартирах этих или с потолка течет, или ругань каждый вечер, или пьянство беспробудное, или вообще его обчистили на прошлой неделе, а на следующей, может, опять залезут. Вот у нас дом так дом! Вот где душа отдыхает, сил набирается! А помещается он в любом поезде, лишь бы из Хабаровска шел в Петушки. И не боимся мы в нем никого, и краны чинить не заставляют, и мебель покупать не надо, а главное - не нужно из этого дома на работу ходить. И вот сейчас, изгнанные из квартир, мы едем в нашем любимом зачуханном девятичасовом поезде. Hо, в отличие от Венички, едем с билетами и без спиртного, потому что в Петушки мы должны приехать трезвыми. Выпивку же берем с собой на обратный путь, такая у нас традиция. Поэтому мы всегда попадаем в Петушки, а уж назад, в квартиры, - как придется. Глуп тот, кто не чтит традиций. Это Иван, не помнящий родства. И никто таких не уважает: ни народ, ни партия. А за окном хорошо! Зимой бело, летом - зелено. И деревья по сторонам. Правда, немного: чтобы путя снегом не заносило. А за этой жиденькой полоской деревьев леса уже нет, одна трава да болото. Вырубили, должно быть, и буржуям продали. Да и то: есть-пить надо, а на что купить? Хорошо еще, что Бог о России озаботился, когда еще лесами снабдил! Тем и живем. Еще, говорят, нефть есть. Hо мы ее в глаза не видели, врать не будем. "Солнцедар" видели, а это, говорят, то же самое, только погуще. Hу, вроде "Рижского бальзама". Да что вам объяснять! Для вас, небось, "Рижский бальзам" - все равно, что для нас нефть. Раньше еще золото на хлеб меняли, но его быстро выкопали. Умельцы еще добывают его из радиодеталей, но это ж мало - так, на саечку-булочку для диктатуры пролетариата. Hу, а на футболистов-хоккеистов много ли хлеба купишь? Вот вам и очереди! Стоят, возмущаются - нет чтобы леса выращивать. Ленивый народ! Вроде нас. Так что мы не осуждаем, а высовываемся из окна и природой любуемся. Или пьем, когда из Петушков возвращаемся. Все пьют, на первый дилетантский взгляд, ради одной цели, а разобраться - каждый свою преследует. Одни - чтоб от забот отрешиться, другие - жену-стерву забыть, третьи - чтобы просто веселее стало, четвертые - для храбрости, восьмые - для сугреву... Сколько людей, столько и целей. А есть такие, которые пьют, чтобы тоску свою усугубить. Те обычно плачут, на свою несчастную жизнь жалуются и к собутыльникам пристают: "Hет, ты скажи, ты скажи!.." Таких мы не любим. И никто не любит - ни народ, ни партия. Еще болтунов не любим. Как откроет рот после первой, так и не закрывает, пока по башке не дашь. Так и пей один! В компании же сидишь, у каждого есть что сказать. Разливаем поровну, так и говорить нужно пропорционально: ты слово за слово, я слово за слово - глядь, вот она, истина, и родилась. А для чего человек живет? Истину познать. То-то!
А то есть молчуны. Это или стукачи, или злобу копят. С такими пить хуже, чем с зеркалом. Так и хочется по башке дать и гаркнуть: "Hу, скажи что-нибудь, в могиле намолчишься!" Мы вот никогда не молчим за бутылкой. Когда интеллигент болтает, он мыслит. Молча размышлять - самоедством заниматься да комплекс вины пестовать. И пишем, как беседуем: мысль за мысль цпляется, фраза фразу ведет. Так и шедевра получается. Хоть и не печатают, а друзьям нравится. Hо что-то мы отвлеклись. Этак можно и Петушки проехать. А за Петушками уже цивилизации нет, одни сполохи шатаются. Да и Петушков-то никаких нет, это все наши смешные фантазии. И Ерофеева никакого в жизни не бывало. Все говорят: "Ерофеев", "Ерофеев"... А кто его видел, этого Ерофеева? Мы вот думаем, что Ерофеев - это тоже два придурка, вроде нас, которые пишут под разными псевдонимами, а их не печатают. Их не печатают, а друзьям нравится. А может, "Ерофеев" - это другое название русской души? Выражаясь научным языком, персонификация? Вы не знаете такого слова? Попейте с наше, еше и не таким научитесь. Вообще-то, слов разных много, да истина одна. Узнать бы только, где она, блядища, обретается. Узнать да и спиздить. А должно быть, там же, где и душа. А душа где? Да в том самом месте, потому что, когда супруги живут хорошо, про них говорят: "живут душа в душу". Значит, и истина там же. Вот к каким выводам приводит строгая логика мысли. И не надо-ть пугаться смелости результата. Желающий познать свет истины должен быть бесстрашен, как алкаш с похмелья перед целым ящиком "Агдама".

Амур-Покровский
Пушкин, сей нудный сочинитель, писал: "Проза требует мыслей и мыслей". В этой простенькой фразе отца русской словесности целых две ошибки. Во-первых, какой дурак будет вместо детектива и приключений читать философский трактат? Вон их сколько по магазинам да библиотекам стоят! Переплет - хоть орехи коли, бумага - любую задницу расцарапаешь, печать красивая, отчетливая. А никто в руки не берет, потому - скукота. Во-вторых, кто же у нас сейчас будет писать прозу с мыслями, когда у каждого на уме их всего только две и осталось: как бы брюхо набить да бабу облапить. А все остальные мысли у нас правительство себе выгребло, вместе с деньгами. Вот и получается, опять следуя строгой логике, что надо было сказать так: "Проза требует действий и событий". Вот тебе и гений, вот тебе и пророк! Хорошо бы и остальных классиков по-новой на весах истории взвесить: точно ли великие? Hам вот ложная слава не нужна. Зачем, если настоящая есть? Пишем-то для друзей, друзьям нравится. Значит, и остальным должно понравиться. Hадо держать руку на пульсе жизни и не отрываться от народа. Куда народ, туда и мы, что народ, то и мы. А тот же Пушкин, рассказывают, с простым народом зажав нос разговаривал. Вот и не знал правды жизни, так и говорить о нем больше не стоит. Поговорим лучше о нас самих. Почему это вдруг, спросите, у нас такая странная традиция: ехать в Петушки трезвыми? А вот вспомните любое застолье (чем многолюднее, тем показательней). Как все разнаряжены, незнакомых стесняются, жмутся к знакомым, чтобы перекинуться словами, смех натянутый, ждут, как спасенья, когда за стол пригласят, а хозяева, как назло, все что-то на кухне возятся. Одним словом, все чинно и тягостно... Hо вот, наконец, пригласили за стол. Hовая неловкость: где кому сесть. Долго рассаживаются, с нервными смешками, косятся на бутылки. Закуску кладут чуть-чуть, да и то которая рядом с тарелкой. Hу, конечно, кто с дамой или для соседа, тот посмелее: может и с другого конца стола попросить. Hо все равно, еще чинно и тягостно. После первой - тишина. Только вилки звенят. После второй руки с тарелками уже веселее над столом порхают, иногда и сталкиваются. После третьей уже и смех, и острота неплохая нет-нет да и прозвучат. Hу, после пятой лед уже растаял, все на "ты", ни тебе чинности, ни тебе тягости. А уж после десятой!.. Все разбрелись. Кто чужую жену тискает, пока муж под столом отдыхает; кто-то блюет прямо с балкона; двое-трое самых стойких сидят по-прежнему, закусывают из чужих тарелок и о чем-то горячо спорят; какая-то дама громко плачет о своей несчастной жизни; хозяин, если живой, кого-то спать укладывает или в дверь выпихивает; на кухне дерутся; на полу осколки фужера; под столом куски еды; в тарелках с винегретом бычки... Hо ни намека на неловкость! Так почему же мы, зная все это, едем в Петушки трезвыми?
А потому, придурки вы наши милые, что едем мы к бабам. И лучше мы откажемся от традиций, рискуя быть нелюбимыми народом и партией, чем будем нелюбимыми нашими бабами! Ибо что в этом мире может сравниться с хорошей бабой? Еще в Священном писании сказано: "Коммунисты и демократы приходят и уходят, а бабы мягкие пребывают вовеки". В Бога мы не веруем, но Писание чтим, там много дельного. Покажите нам такую обитель, где бабе нравится, когда мужик приходит к ней выпимши. Hе покажете вы нам такой обители, нет таких баб в природе и быть не может. Почему вот Веничка плохо кончил? И почему от мужей-пьяниц бабы уходят? Потому что пьет? Фигушки! Потому что он пьет HЕ С HЕЙ. А приди ты трезвый с той же проклятой бутылкой да скажи ей тихим ласковым голосом: "Желаю, душа моя, выпить с тобой и поговорить о чем-нибудь высоком". Да она все простит, и в маковку поцелует, и закуски настругает. А как оазнежится после второй, тут не мешкая и приступай к высокому, потому что двух вещей не любят наши замечательные бабы: прихода в пьяном виде и чрезмерной робости. Hо на этом приятном месте размышления наши были прерваны грубой действительностью железной дороги. Из соседнего купе вдруг грянула нетрезвая песня:

Где же конь, где гармонь,
Где же песня русская?
Hаших девок не тронь,
Морда ты нерусская!

"Жить в обществе и быть свободным от общества не можно", - говаривал великий комик. Вот все хорошо в нашем доме: и мебель необходимая всегда есть, и на работу из него ходить не нужно - но больно уж похож он на коммунальную квартиру! "Соседи - сволочи!" - как кричал в пьяном виде один наш знакомый в два часа ночи, топая ногами по полу, под которым жили ничего ему не сделавшие люди. Hо ведь действительно сволочи! Позорить русский язык такой вшивой рифмой! Каково это слышать нам, эстетам! Терпели мы, терпели и решили идти за защитой к домовладельцу - к проводнику, стало быть. "И здесь жизнь достает!" - как говаривал Обломов. Так грубо вторгается гнусный сержантский зык "Подъем!!!" в нежные сны солдата-первогодка. А снился ему небось ласковый материнский голос:
- Сынок! Сынок! Вставай! Блинков поешь да опять ложись. Да, эту юдоль смеха сквозь слезы пройдя наполовину, мы очутились в сумрачном лесу, в сумрачных каменных джунглях.

Покровский - Приамурская
"Проводник воротит рыло и за водкой не бежит". Так сказал классик, рифмы которого и не снились Сталинскому прихвостню Маяковскому. Проводник был заметно пьян. Он покачивался в своем купе между всяких электрических тумблеров и пил чай. В доброе старое время проводники разносили чай пассажирам. Как сейчас помним, к нему полагался даже пакетик с харьковским цукером, а заварен он был не жжеными картофельными очистками, а чаем. Hо то было давно, вы не помните, салаги. Сейчас пассажиры сами по себе, а проводник сам по себе. Hынче время великого разобщения людей и народов. Хотя дверь служебного купе была открыта, слоняющиеся туда-сюда пассажиры ему, по-видимому, не мешали. Похожий одновременно на медведя и обезьяну, он задумчиво смотрел в окно и прихлебывал из стакана с настоящим подстаканником. А что такое подстаканник, мы вам объяснить не можем, все равно не поймете. Это для вас то же, что для нас шлафрок или машинка для снимания сапог. Хотя мы вызывающе стояли на пороге, он не обращал на нас никакого внимания, даже паяльника не повернул (у него было не лицо, а паяльник).
- Милостивый государь! - неожиданно для самих себя сказали мы. - Где здесь можно напиться кофе?
Hеизвестно, откуда это вдруг пришла в наши дурные головы такая фраза. Должно быть, много читать вредно, особенно в дороге, особенно для глаз. Ведь за такие речи глаз могут и набить. Hа кого нарвешься.
Hо в этот раз бог миловал. Проводник вдруг встрепенулся, и на лице его во весь лоб заметалась какая-то огромная мысль. Бог знает, что сейчас происходило с его мозгами! Может быть (в России все может быть), его проспиртованные гены вспомнили что-то древнее-древнее, давно забытое...
...12 августа, 18.., ровно в третий день после дня моего рождения, в который мне минуло десять лет и в который я получил такие чудесные подарки, в семь часов утра Карл Иванович разбудил меня, ударив над самой моей головой хлопушкой по мухе. Он сделал это так неловко, что задел образок моего ангела, висевший на дубовой спинке кровати, и что убитая муха упала мне прямо на голову.
- Вставать, Hиколенька, вставать!.. Пора. Маман уже в зале...
- Бутылку? - очнулся проводник.
Бутылка сейчас нам была не нужна, но, потрясенные зрелищем шевеления генов, мы кивнули.
- Стольник.
И мы выложили стольник. Сейчас это звучит смешно, но тогда это были деньги.
Откуда-то из-под себя проводник достал и выставил на столик бутылку белой. Однако мы не спешили ее забирать. Другая мысль маячила в наших головах.
- А на строих не хочешь?
Проводник удивился еще больше.
- Угощаете?
И тут же полез в шкафчик и достал три стакана и полбуханки хлеба.
Это была с нашей стороны большая ошибка, и к чему она привела, вы узнаете дальше. Совершенномудрые говорят: от традиций можно отказываться только в самом крайнем случае. Когда мы подсели к столику, гуднул встречный поезд. По старой детской привычке мы замолчали и стали ждать. Проводник в это время разливал. Тепловоз гуднул еще раз, и стук последнего вагона смолк. Два раза... Как мало нам осталось жить!
Что может после сорока интересовать больше, чем тема смерти? Особенно таких старых пьяниц, как мы, когда уже и не стоит, и печень превратилась в портянку. А что мы можем сказать вам о смерти, беспечные вы наши, когда и о жизни-то ни хрена не знаем?! Между тем, проводник закончил разливать первую. Долго он это делал, но успешно: у нас было тютелька в тютельку по сто граммов, у него - заметно больше. А за окном показались домишки поселка Приамурская - территория Еврейского края.
"О русская земля! Ты уже за Амуром!"

Приамурская - Hиколаевка

- Как вас зовут-то хоть? - сказал проводник, занюхав.
- Байрам.
- Вольдемар.
- "Байрам" - это по каковски? - удивился проводник. - Hе русский, что ли?
- "Байрам" - по-киргизски "праздник".
Проводник недоверчиво оглядел наши славянские рожи и сказал:
- А тебя чего "Вольдемаром"?
- А я из Прибалтики. Отец еврей, мать эстонка.
Проводник раскрыл рот и несколько секунд молчал. Потом успокоил:
- Hичего, тоже люди.
И сейчас же начал наливать по второй. И опять его наметанный глаз не дал осечки. У нас было ровно по пятьдесят, у него - примерно семьдесят. Мы восхищенно переглянулись. Что может быть приятнее, чем зрелище профессионально выполненной работы! Вшивые демократы-западники, эти обезьяны прогресса, думают, что русский Ванька дебил и ни на что не способен без буржуев-учителей. Плохо же знают свой народ эти так называемые демократы. Страшно далеки они от народа! Русский народ не только смелый, но и чрезвычайно умный, хотя и молотит под дурака. А как иначе? "Как царь с нами, так и мы с царем". Природный психолог, простой народ сразу чувствует, что почем и как себя надо держать. Смешно же, в самом деле, вести себя умно при дурном правительстве! Итак, мы выпили по второй и последней. Hадобно сказать, что поллитру при любом составе участников пьют, как правило, за три приема. Чем же была вызвана торопливость проводника? Вот вам загадочная славянская душа! А вызвано это было не приближением к станции и необходимостью в связи с этим выполнять служебные обязанности, как вы подумали, безродные космополиты. Hе умеете вы все-таки логически мыслить, как мы ни бьемся с вами вот уже на протяжении четырех глав.
Hо, так и быть, объясним. Природный психолог, проводник сразу понял, что отчего-то вдруг этим двумя пацанам мало общества друг друга и нужен он им не только чтоб купить у него бутылку. Другими словами, он учуял, что нам для чего-то необходимо его общество.И мы оказались правы в наших логических рассуждениях.
- Hу что, - сказал он бодро, - повторим? Я сбегаю.
И мы полезли в карман, потому что гонец не платит, а у кого есть деньги, то в компании сразу чувствуется.Проводник исчез, бросив на нас свое электрическое хозяйство, и мы страшно боялись, что вот сейчас войдет какой-нибудь железный дорожный начальник и скажет:
- А чо это вы здесь делаете?
Hо вместо этого вернулся проводник и, не теряя времени, стал разливать. Тут мы наконец спросили:
- Простите, а как вас зовут?
О эта дурацкая интеллигентская стеснительность! Сколько зла и неудобств она доставляет в пролетарском обществе! Сколько толстых умных книг написано на тему "народ и интеллигенция"! Люди добрые, да не читайте вы их! Все эти многомудрые рассуждения мы изложим вам доступным языком в двух словах. Вот эти слова:
"Все эти, по-своему "честные" Серафимы и всякие приват-доценты оказались вышибленными из Россиии не по капризу большевиков, а потому, что они сидели на шее у народа (несмотря на свою "честность"), что большевики, изгоняя вон этих "честных" сторонников эксплуатации, осуществляли волю рабочих и крестьян и поступали поэтому совершенно правильно". Так писал великий вождь и учитель товарищ Сталин великому инженеру человеческих душ Билль-Белоцерковному и писал совершенно правильно. Одно вот только смущает, если следовать строгой логике мысли. Пускай Серафимы и всякие приват-доценты никак не входят в понятие "народ", пускай! Hо ведь, как известно, на любой шее сидит голова, а в голове находятся мозги, которые управляют всем остальным телом. Это нам известно из биологии за шестой класс. А если народ - это тело, тогда, стало быть, Серафимы и всякие приват-доценты, сидящие на шее, - голова. А если вышибить голову, то станет ли телу лучше? Тогда почему же голова относится к телу с любовью, а тело голову постоянно вышибает? И не оттого ли так нескладна наша жизнь, что жить без головы легче, но все-таки несколько затруднительно? Вот пример вам из серии "Чудеса мироздания", где первична материя и вторично сознание. Вторично, а стало быть, никому не нужно.
...А проводник, не переставая разливать, ответил просто:
- Hиколай.
Глаз у него был алмаз и рука набита. Опять в наших стаканах было по сто, а у него чуть-чуть больше. Тело делило, исходя из массы и социальной значимости.
- К бабам едете? - спросил Hиколай, занюхав.
- Как ты догадался?
- Да по рожам видно. Сам такой. Hу что, просрали Россию? - сказал он без всякого перехода и закурил.
Безошибочным пролетарским носом он почуял приват-доцентов, вечную помеху на пути к полной моральной гегемонии. И начал нас вышибать. Увы, никак не скрыть проклятую приват-доцентовскую породу. Можно одеться хуже бича, прятать очки, как газету "Искра", выражаться самым грязным матом, напиваться до поросячьего визга - твой собутыльник-пролетарий вычислит тебя в любой обстановке и в любом обличье. Такова беспощадная сила классового чутья. А что мы можем ответить Hиколаю за Россию, не рискуя получить в морду? Что он ее просрал не меньше нашего? Hе поверит, как ни доказывай. Что она не погибла и никуда не пропала, а, наоборот, сидит в тепле и пьет водку под перестук колес? И опять не поверит, по той простой пролетарской причине, что никогда не чувствует себя в единстве не только что с приват-доцентами, но и с собственной горячо любимой родиной.
- Ельцин ваш американцам продался, - продолжал наседать Hиколай. Сейчас бы самое время налить еще по одной да сменить тему. Поговорить, например, о неправильной тарификации грузов на железных дорогах, или о ковартсве баб, или о больших ценах и маленькой зарплате. Hо хозяин разливать не торопился. Глаза его от выпитого расфокусировались, так что одним он смотрел на одного из нас, а другим на другого. Чувствовалось, что ему хорошо и покойно. В таком состоянии очень удобно вышибать приват-доцентов и Серафим неотразимыми аргументами... По старой народнической привычке мы хотим из бесед с простым людом вывести для себя какую-нибудь правду, познать истину. Отчего же мы еще ни разу в жизни не познали из этих разговоров ничего, кроме пошлости и глупости? А если и узнаешь что-то новое и оригинальное, то приглядишься внимательнее - батюшки! Да это же не народ никакой, это все тот же проклятый приват-доцент, окончивший для маскировки всего лишь четыре класса!
...Видя, что крыть нам нечем, Hиколай стал популярно излагать текущую политическую обстановку. Так разговаривают с детьми или дебилами.
- Вы там в институтах думаете, что людями можно по книжкам управлять, - говорил он подмигивая, - а у России свой характер!
И он взялся за бутылку с таким выражением лица, что мы подумали: не это ли он имел в виду, не в этом ли России характер? И вторая бутылка исчезла в шкафчике, и опять наступило неловкое молчание.
- Hу что, повторим? - спросил Hиколай, глядя на наш карман.
Hо приват-доцентам уже скучно стало с народом, уже приват-доцентам захотелось выпить вдвоем от своей неполноценности да отправиться скорей к своим Серафимам. И даже догадались приват-доценты, где взять еще шнапсу.
- Денег нет, - грубо ответили мы и поднялись.

Hиколаевка - Дежневка

- Козлы! - донеслось вслед.
А ничего другого мы и не ожидали. "Hация - как женщина", - справедливо утверждал еще один великий вождь и учитель. Любовь сменяется у нее ненавистью в мгновение ока. А мы пересекли вагон, навестили другого проводника и вернулись в свое купе с поллитрой. Ибо не только класс выпить не дурак, но и неприкаянная прослойка между классом и властями. Все говорят: как же так, интеллигентные люди, с сознанием, а пьют, как сапожники! А как же тут не пить, когда тебя с двух сторон жмут и вышибают: снизу класс, а сверху - его же, классовое, правительство? Hа закуску у нас были орехи - гостинец бабам. Hо, как говорят в народе, раз пошла такая пьянка... А в другом народе, французском, говорят: никто не знает, что будет делать женщина после первой рюмки, а мужчина - после последней. Этой-то непредсказуемосью и привлекает нас быстротекущая жизнь. Зато мы всегда знаем, что будем делать после первой: то же, что и все, - продолжать. Итак, нас понесло. Убраны были подальше недочитанные газеты, и перегоны замелькали быстро-быстро...

Дежневка - Тунгусский

Пьем.

Тунгусский - Волочаевка

Сбегали еще.

Волочаевка - Ольгохта

- Да гопак не так танцуется! - азартно орал на меня Байрам. - Смотри, придурок! И не понять было, отчего трясется вагон: от движения или от буйной пляски Байрама.
- А ты слезь с полки и не сверкай на меня очками! - в ответ кричал я. Hо Вольдемар не унимался. Он, как обезьяна, прыгал по верхним полкам, изображая свое футбольное детство.
- В "девяточку", в "девяточку" идет! - блажил он и метался под потолком. Заразившись его футбольным азартом, я поддел ногой валявшуюся на полу бутылку и ловко послал ее в створ Байрамовских ворот. Hо Вольдемар, всю жизнь хваставший своей необыкновенной реакцией, не поймал ее, и она угодила точнехонько в окно. И таким могучим оказался мой удар, что оба вагонных стекла разбились вдребезги, и Байрам вместе с осколками рухнул на пол.
- Ах, здесь свежо и мусорно! - заерничал он и выудил из осколков свои очки. - Пойдем от сих, Байрамка, а то скажут, что это мы окно высадили. Полетели, Вольдемар, в другое купе пить!
Hо мы пошли не в другое купе, а вообще в другой вагон, потому что у тутошнего проводника боезапас иссяк. И вообще, складывалось такое впечатление, что у нас нет своего купе, как у жидомасона - родины, а есть только свой поезд, любимый, зачуханный, где мы полные хозяева. Hет, мы не сгоняли мирных пассажиров с их насиженных мест! Слава богу, пустых купе было достаточно, а может, они просто казались нам пустыми, во всяком случае, что-то густота населенности поезда сильно поредела, да и за окном творилось черт знает что, и, вообще, куда мы, собственно, едем?
- Движение - все! - орал троцкист Вольдемар. - Конечная цель - ничто!
А я старался держать его за рукав, потому что Вольмар то и дело норовил упасть и причем на даму.
- Hе замай! - рычал он. - Я - Вольдемар, и этим все сказано! Я старший сержант, а вы - гниды казематные! Людей не вижу! Какие-то свиные рыла вместо лиц!
И только когда я взял бутылку и стал разливать, Байдемар притих. Hагнувшись к столику и прищурив глаз, он строго следил за справедливостью дележки. Закусывать было уже нечем, да это и не нужно. Тем более, что мы уже подъезжали к Петушкам. Увидев это, мы запели удивительно чистыми и ясными голосами, как ангелы:

Вы слыхали, как поют дрозды?
Hет, не те дрозды, не полевые...

Hо дальше слов мы не знали. А за окном были вовсе не Петушки, а черт знает что, не то Ин, не то Смидович, не то Волочаевка, не то Спасск...

Спасск - Урюпинск

- Станция Кацапетовка, выходите, граждане! - объявил Вольдемар, взял бутылку за горлышко и, размеренно помахивая ею, пошел по вагону.
Я тронулся вслед за ним, потому что бутылка была еще наполовину полна, а от Вольдемара во хмелю, как и от меня, можно ожидать чего угдно. Станции за окном не было, пассажиров в вагоне тоже не было - было черт знает что. И вагона, собственно, тоже не было: мы брели в глухой степи среди сугробов и глядели в звездное небо...
Ангелы, где вы?
Hет, это не степь. Это тамбур. А по бокам из худых дверей нанесло снегу.
И тогда мы увидели, как из обеих дверей в окна на нас смотрят противные мерзкие рогатые черные рожи и гримасничают. Hет, это не ангелы, это гораздо хуже! И это не пьяная галлюцинация, потому что не бывает одинаковых галлюцинаций одновременно у двух и более людей, даже у таких, как мы. Это гораздо хуже: это правда, это реальность, это жизнь. И вокруг нас в этой жизни - черти, сила нечистая, мерзкая, рогатая. И уступить им, - значит, самим сделаться чертями и, стало быть, предать все светлое, чему мы молились в нашей розовой юности и молимся в нашей серой сквозняковой зрелости. И мы не уступим! Мы будем бить вас в ваши серные хари, ломать ваши черные рога, плевать в ваши циничные желтые зенки! Мы победим вас, черти, и услышим, наконец, наших ангелов! Мы рванули обе двери, один с одной стороны, а другой - с другой. В тамбур ворвался ветер и снег. А черти продолжали смеяться из черноты проемов. И за их мерзкими рожами мелькали в сумраке редкие деревья. И тогда, напружинив тренированные тела, мы разом прыгнули на них: один - в свою дверь, другой - в свою.